Коста сдул волосы со лба — так и лезли в глаза, и небрежно-пренебрежительно поклонился, нарушив все правила, которые Шестой Наставник успел вбить в него намертво.

Он знал, какой поклон ждет Госпожа. Знал, как следует вести себя за столом — Мастер Хо тоже был очень придирчив к вопросам этикета. Знал, и считал про себя… один… два… три…

—…Вон отсюда!!!

…взрыв.

Госпожа была Эло была настолько предсказуема в своих желаниях, и настолько быстро выходила из себя, когда не получала того, что хотела, что Коста иногда терялся.

Позволить себе говорить, что хочешь; думать, что хочешь; гневаться и тут же смеяться; впадать в ярость, и требовать — никакого разрыва между чувствами и действиями — просто непозволительная роскошь.

Белые вспышки плетений сверкнули в воздухе, пролетели мимо него, не задев, и он удовлетворенно опустил глаза вниз, услышав грохот — минус ещё одна ваза.

— И чтобы до приезда Главы я тебя за столом больше не видела!!! Такой «дикарь» никогда не сможет стать частью рода Фу! Недостоин!!!

Он начал насвистывать, когда свернул за поворот — коридор был пуст. Расстегнул верхнюю застежку на халате, разворошил волосы, и мягким пружинистым шагом побежал в сторону «свиточной».

На самом деле Госпожа Эло нравилась Косте.

Нравилась так, что он специально выводил ее из себя. Потому что это было единственным способом добиться безраздельного внимания — быть плохим.

Чем больше он делал неверно — тем больше внимания уделяла ему Госпожа-злюка.

Потому что только рядом с ней он чувствовал себя — живым.

Что-то вспыхивало внутри в ответ на злость госпожи. В ответ на ярость, гнев, агрессию. Он как будто оживал, как будто это давало повод — драться. Что-то ворочалось внутри и требовало — выводить из себя больше, сильнее, яростнее. Требовало мериться силами и не отступать — никогда и ни при каких обстоятельствах.

Госпожа Эло нравилась Косте.

Потому что была очень похожа на него самого.

Дефектная.

Сломанная внутри, не-живая. Сломанный цветок, который пытается жить… Хотя нет, не хрупкий цветок — сломанное дерево, кряжистое, такие растут на самых вершинах Лирнейских, которое и выжить то не должно, так его потрепали метели и ветер. Дерево, корни которого наполовину висят в воздухе и второй половиной оно отчаянно цепляется за скалу, чтобы не рухнуть вниз… Дерево, расщепленное пополам, потому что в него не раз попадала молния… высохшее наполовину и искореженное…

Вот такой он нарисовал бы госпожу рода Фу.

Госпожа Эло нравилась Косте. И…он завидовал госпоже. Потому что у нее было то, чего не было у него — Косты — жажды жить. Причины жить.

В нем не было столько огня, чтобы позволить себе тратить его так бездумно. Позволить себе смеяться, гневаться, плакать… Для этого нужно быть свободным. Он — свободным не был.

И что-то сломалось в нем после ритуала в подземельях этого дома. Что-то ушло и вместо этого пришло — белые всполохи силы и… пустота внутри, которую он никак и ничем не мог заполнить.

А госпожа Эло давала энергию и силы.

Коста заряжался чужой яростью, впитывал ее, и отражал обратно. Потому что только в ярости она не смотрела сквозь него, как на пустое место.

Ярость госпожи Эло давала желание жить и — рисовать.

Кисти, тушь и всё, что нужно для рисования он выторговал себе на второй день, когда отказался лезть в ванну ещё раз.

Пыточную бадью с пыточными эликсирами.

Или он получит желаемое — или в бадью вместе с ним придется лезть кому-то ещё, чтобы удержать его там.

После грозовой вспышки ярости дефектная сира отдала приказ удовлетворить требование, и Коста начал исследование дома.

Он ведь художник? Значит должен рисовать всё, что видит, каждый закоулок поместья, каждый выход, каждую ступеньку, каждое лицо, замеченное им.

И каждую дверь, которая ведет на выход.

Точное число людей в доме он выяснил на третий день после двух портретов, подаренных служанке.

Коста с утра до вечера пристально наблюдал за окружением Большой Госпожи и выбрал девушку, которая больше всех боялась причинить ему боль на экзекуциях — тихую, юную, с самыми нежными пальцами и сочувствующим взглядом.