— Если можно, тётенька… я ещё возьму. А то мне домой скорей надо.

— Опять? Под дождём четыре километра? Нет, это уж совсем… — Анна Васильевна не находила слов. — Никуда я тебя не пущу. Останешься здесь и подождёшь, пока не кончится ливень.

— Но ведь мне правда нельзя! — сказал мальчик. — Я не могу. Я пообещал, что быстро вернусь.

И он ушёл.

Анна Васильевна долго смотрела из дверей, как, подпрыгивая и оступаясь, убегала по лесной дороге смешная фигурка в наброшенной на голову куртке. Дождь лил ещё сильнее, струи его выбивали в лужах мутные пузыри; захлёбываясь и фырча, плясал у вагончика пенный ручей.

Шофёр Гельмут подошёл к вагончику и удивлённо поглядел на Анну Васильевну. Улыбаясь, она стояла в дверях, и дождь хлестал по её отглаженному серому платью с кружевным воротничком.

— Каков мальчишка? — спросила она. — Вы только подумайте, Гельмут!

— Да, — сказал Гельмут. — Я его хорошо знаю. Это сын лесника Торопова. Живёт не в Жихареве, а ещё дальше, на кордоне, километрах в пяти от села. Недавно я проезжал мимо тех мест, подвёз его до вашей библиотеки. Самостоятельный мальчишка, твёрдый.

Анна Васильевна не отрываясь смотрела на дорогу. Немного погодя она спросила:

— Слушайте, Гельмут, а мы найдём тут брезент, чтобы укрыть книги? Тогда заводите машину, дорогой мой, и поедемте. Ливень ливнем, а ведь нас ждут!

Поезд проскочил последний тёмный туннель, сбавил ход, в окнах вагона замелькали станционные домики.

— Вот и приехали, — испуганным шёпотом сказала мать. — Погляди, мы на полках ничего не оставили?..

Тимка стащил вниз чемодан, повесил на плечо авоську с пустыми бутылками и прочей дорожной мелочью, и они вышли на платформу.

В первую минуту ему показалось, что на платформе стоит оглушительный звон и гвалт. Тимка завертел головой, оглядываясь и не понимая, в чём дело. Народу с поезда сошло немного, станция была небольшая и пустынная, а звон всё-таки слышался.

Лишь спустя какое-то время Тимка догадался, откуда это странное ощущение.

Оглушительным было солнце. Оно прямо-таки давило своими лучами на Тимкино лицо, слепило глаза, заставляло жмуриться. Казалось, что солнечные потоки льются с неба сплошной стеной. Этими потоками были залиты неестественно зелёные и близкие горы, каменистая белая дорога, здание станции, похожее на шкатулку из ракушек, редкие деревья с белой корой, почему-то висящей лохмотьями. Тени от всех предметов были короткие, жиденькие, и чудилось — вот-вот испарятся, как мелкие лужи.

Мир выглядел ослепительным и блистающим до звона. Хотя нет, не весь целиком. Когда Тимка повернулся в сторону, он увидел море. Совсем близко, за железнодорожной насыпью.

Оно занимало добрую половину мира, выпуклое, словно бы горбатое, расплёснутое в такие дали, что сразу не охватишь глазом. И тот солнечный блеск, что поразил Тимку над горами и землёй, был здесь увеличен втрое, впятеро. Как зеркало в громадном прожекторе, отбрасывало море потоки лучей, и они трепетали, ярились и беззвучно гремели над морем.

Подталкиваемый матерью, Тимка шёл по перрону и едва ли сознавал, что происходит вокруг. Мелькали чьи-то лица, чемоданы, зонтики, станционные киоски, следы на горячем асфальте. Тимка всё это видел, как в торопливом утреннем сне. А наяву было лишь самое главное: небо, земля и море, подобные гремящему оркестру.

Потом он почувствовал, как мать трясёт его за плечо. Он поднял глаза.

— Что с тобой? — говорила мать, а лицо у неё тоже было необычным — каким-то помолодевшим, очень бледным и жалким. — Постой, надо бы узнать… Тут где-то квартирное бюро, дают адреса… Хорошо бы нам поближе к морю! Ах, Тимка, сколько лет я тут не бывала, ничего не помню!..

Они стояли на ступеньках вокзальной лестницы. Внизу, по маленькой и круглой, как блюдце, площади, расходились пассажиры, втискивались в запылённые такси. Несколько смуглых женщин, одетых во всё чёрное — от башмаков и до наброшенного на голову платка, — останавливали проходящих, выкрикивая гортанными голосами: «Комнаты, комнаты! Кому надо комнаты?..»

— Боюсь я к незнакомым людям, — сказала мать нерешительно.

— Чего это они? — спросил Тимка.

— Постояльцев ищут.

— Нет, почему чёрные? Траур, что ли?

— Просто здесь так одеваются… У кого бы спросить, где бюро?.. До чего же я не люблю ездить без путёвок, одно мучение!.. Девочка, можно тебя на минутку?

Им навстречу неторопливо поднималась по лестнице девчонка, наверное, ровесница Тимки, и, когда она подошла, мать и Тимка отчего-то смутились.

Девчонка была очень красива. Скорей всего, она напоминала цирковую гимнастку — такой была загорелой, стройной, тоненько-крепкой. Короткие волосы падали ей на лоб небрежными прядями, глаза под чёткими бровями смотрели ясно, весело и очень уверенно.