У дамы вдруг возникло странное ощущение чего-то необычного, и с ее губ сорвалось восклицание:

— «Здесь, внизу»! Что это значит? Ты говоришь так, словно спустился… сверху, — она почти смеялась.

— Да, — просто ответил Давид. — Но даже там, наверху, я не видел ничего такого, — сказал он, — ни такой, как вы, Госпожа Роз, — закончил он с восхищением.

На этот раз дама откровенно рассмеялась. И даже немного покраснела.

— Очень мило сказано, Сэр Льстец, — парировала она, — но, когда станете старше, молодой человек, постарайтесь не делать таких явных комплиментов. Я вовсе не Госпожа Рос. Я мисс Холбрук, и у меня нет привычки принимать джентльменов, явившихся без приглашения и… без доклада, — немного резко закончила она.

Но стрела, не достигнув цели, упала к ногам Давида. Он приметил солнечные часы — такого он еще не видел.

— Что это? — спросил он нетерпеливо, торопясь разглядеть часы. — Выглядит не очень, но, кажется, это приносит пользу.

— Приносит. Это солнечные часы. Показывают время по солнцу.

Отвечая на вопрос, мисс Холбрук удивлялась тому, что вообще вступила в разговор и не отослала это маленькое дерзкое недоразумение по его делам, как оно заслуживало. Секунду спустя она уже смотрела на мальчика в великом изумлении. С явной легкостью и прекрасным произношением ученого он читал вслух латинскую надпись на циферблате:

— «Horas non numero nisi serenas» — «Безоблачные лишь часы считаю я», — перевел он медленно, но уверенно. — Мило, но что это значит — «считаю»?

Мисс Холбрук вскочила.

— Ради всего святого, мальчик, кто ты и как тебя зовут? — потребовала она ответа. — Ты читаешь по-латыни?

— Ну конечно! А вы разве не умеете? — Но мисс Холбрук пренебрежительно махнула рукой.

— Мальчик, кто ты? — вновь потребовала она ответа.

— Я Давид. Я же сказал.

— А по фамилии? И где ты живешь?

Мальчик помрачнел.

— Я Давид — просто Давид. Сейчас я живу у фермера Холли, но когда-то я жил на горе вместе с папой, знаете.

Лицо мисс Холбрук озарилось пониманием. Она снова села.

— О, я помню, — пробормотала она. — Ты тот маленький… мм… мальчик, которого он взял к себе. Я слышала твою историю. Так вот ты какой, — добавила она, и на ее лицо вернулось прежнее выражение неприязни.

— Да. А скажите, пожалуйста, что они значат — эти слова: «Безоблачные лишь часы считаю я».

Мисс Холбрук поерзала и нахмурилась.

— Так то и значит, конечно. Солнечные часы показывают время с помощью тени от солнца, а когда солнца нет, нет и тени. Поэтому они отсчитывают только те часы, когда светит солнце, — с некоторым раздражением объяснила она.

Лицо Давида засияло восторгом.

— О, мне это нравится! — воскликнул он.

— Тебе это нравится!

— Да. Я бы и сам хотел быть такими часами, знаете.

— В самом деле! И как же, расскажи? — Слабый отблеск интереса невольно отразился в глазах мисс Холбрук.

Давид рассмеялся и легко опустился на землю у ее ног. Скрипку он теперь держал на коленях.

— Ну как же, это было бы так здорово, — сказал он, улыбаясь, — просто забывать обо всех часах, когда солнца нет, и помнить только милые и приятные часы. Тогда для меня останется только время после четырех часов и еще короткие промежутки, когда мне удается увидеть что-то интересное.

Мисс Холбрук откровенно уставилась на Давида.

— Да, ты просто поразительный мальчик, это точно, — пробормотала она. — И что же такое, позволь спросить, ты делаешь каждый день, а потом хочешь забыть?

Давид вздохнул.

— Ну, много всего. Сначала я мотыжил картошку и кукурузу, но сейчас они уже выросли, а еще я дергал сорняки, пока их не осталось. В последнее время я собирал камни и чистил двор. Еще, конечно, всегда надо наполнять ящик для дров и забирать яйца у наседок, и кормить цыплят — хотя против них я ничего не имею, но вот остальное мне не нравится, особенно прополка. Сорняки были гораздо красивее, чем то, что приходилось оставлять — ну, чаще всего.

Мисс Холбрук рассмеялась.

— Да-да, так оно и было, — настаивал мальчик в ответ на искры веселья в ее глазах, — и разве не было бы чудно забывать о том времени, когда нет солнца? А вы не хотели бы так? Вы предпочли бы что-нибудь забыть?

Мисс Холбрук мгновенно очнулась. Перемена в ее лице была такой очевидной, что Давид невольно оглянулся, пытаясь понять, откуда взялась эта огромная тень. Целую минуту она молчала, а потом очень медленно и горько сказала вслух — но будто самой себе:

— Да. Будь моя воля, я забыла бы все свои часы — все до единого!