— Но на этот раз вам дали отборных рекрут?

— Точно так. И дали их нам благодаря тебе. О том и господину поручику и мне сказывали все уездные начальники. Видимо твой батюшка имел большой вес, да и ты многим симпатичен. И припасами нас снабдили самого высшего сорту, грех жаловаться.

— Тяжело управлять таким пополнением?

— Непросто, да. Но мы вышли из положения: все наши солдаты получили чин временного капрала и командуют отделениями, да и ты, как я посмотрю, недурственно командуешь своим.

— Благодарю, господин унтер-офицер.

— Я хочу сказать о тебе: ежели продолжишь в том же духе, я о тебе особливо доложусь господину майору, нашему командиру баталиона. Он самолично дал указание высматривать дельных людей. Господин поручик, наверное, доложит о том же, но два доклада лучше одного.

— Несомненно. Слышал, что к молодым солдатам прикрепляют дядьку для обучения тонкостям службы.

— Это верно. Как придём на место, так над каждым и поставят пестуна. Но с тобой я намерен заниматься лично.

— Отчего так?

— Скорее всего, ты вскоре получишь чин капрала, особенно если сумеешь ещё отличиться. Понимать надо: буду тебя натаскивать на унтера.

— Весьма признателен.

— Это я дал указание заниматься с тобой. — сказал подходя к костру поручик. Мы с унтером вскочили.

— Садитесь. Поговорим запросто, накоротке. Мы с Иваном о тебе поговорили, решили помогать, поскольку пользы от тебя много. К примеру, твоя плащ-накидка показала себя с самой лучшей стороны. Я лично оценил, спасибо за подарок.

Наш путь из Обояни в Питер значительно отличался от такового в двадцать первом веке. Тогда я доехал бы до Пристени, на станции Ржава, сел в проходящий поезд Белгород-Санкт-Петербург, лёг на полку в своём купе и спустя четырнадцать часов вышел бы на платформу Московского вокзала.

Нынче не так. Просто посчитаем: от Обояни до Питера чуть больше тысячи вёрст. Это по прямой. Прямых дорог не бывает даже в двадцать первом веке, значит нужно накинуть хотя бы треть на всякие извивы и повороты, это не считая подъёмов, которые здорово отнимают силы. Итак, грубо прикидываем расстояние от Обояни до Питера в тысячу триста вёрст. Теперь делим это расстояние на тридцать вёрст — расстояние хорошего дневного перехода, и получаем сорок три. Но такое расстояние отряду без отдыха не пройти, поэтому придётся хотя бы два раза в неделю устраивать днёвку — суточный отдых для восстановления сил. То есть к сорока трём дням добавляем четырнадцать днёвок, итого получаем ровно пятьдесят семь дней, и это при условии что будет хорошая погода, дорога не раскиснет и отряд не подцепит какую-нибудь заразную болезнь. В дождь скорость движения снижается, по раскисшей дороге двигаться и вовсе тяжело, а если отряд посетит какая-нибудь дизентерия, то и вовсе никто никуда не пойдёт. Тогда наш путь легко растянется и на два и на три месяца.

Чувствуете разницу: четырнадцать с половиной часов и два месяца, да и то, в лучшем случае?

Поручик оказался опытным и знающим офицером: он с самого начала грамотно организовал марш. В первый день мы прошли немного, всего километров пятнадцать. Шли неторопливо, в основном обучаясь двигаться в строю, не разрывая дистанции между шеренгами и между взводами. Мне-то это привычно, я свои два года срочной службы прослужил именно в пехоте, и наш командир полка обращал большое внимание именно на пешие марши, неизменно заканчивавшиеся на стрелковом полигоне. Обратно в часть мы, как правило, двигались ускоренным маршем с выходом в спортгородок, где мы ещё час занимались силовыми упражнениями и рукопашкой. Тяжёлая была служба, что говорить. Зато позднее, уже дома, я на танцах запросто уложил отдыхать на асфальт троих десантников, которые как оказалось, не умели ничего кроме как принимать красивые позы. А потом в военном училище мне все нагрузки, от которых многие плакали, казались детским садом.

Но кое-что мне не понравилось: на второй день движения нашей колонны, я подошел к поручику:

— Ваше благородие, разрешите обратиться?

— Говори.

— Ваше благородие, почему у нашего подразделения на марше нет боевого охранения?

— Для чего? Мы же не на войне.

— Для учёбы. Чтобы бойцы знали порядок действий, а уж война нынче или нет — дело десятое.

— Пожалуй, ты прав. А ну-ка покажи, как бы ты построил нашу роту на марше?

Я взял прутик и принялся рисовать на пыльной дороге:

— Вот, извольте видеть, основная часть. Эта группа — авангард, эта — арьергард, а эти — боковое охранение.

— Боковое охранение?

— Да, на случай нападения из засады.

— Засады дело неблагородное.

— Возможно. Но зато очень действенное. А наши исконные враги — татары, поляки, немирные казаки и горцы весьма искусны именно в организации засад.

— Это верно. Ну, будь, по-твоему, с этого дня будем ходить, как положено.

Так получилось, что правильное построение сослужило службу уже через два дня. Мы шли по неширокому полю среди длинных полос кустарника, когда справа показалось наше боковое охранение.

— Что случилось? — спросил поручик, выходя впереди строя ощетинившихся штыками солдат.

— Ваше благородие! Тама ограбленная карета и побитые тела!

— Пошибов, Булгаков! — скомандовал Ливин — возьмите пятерых и осмотрите что там.

Колонна остановилась и принялась строиться в некое подобие каре, а мы с унтером и солдатами побежали к месту происшествия.

В овражке, скрытом от дороги густыми кустами, криво накренившись набок, стояла распряженная богатая карета с каким-то гербом на дверце. Рядом с ней лежали три тела: два в каких-то явно лакейских одеждах и одно в офицерском мундире. Трава вокруг кареты была истоптанной, валялись какие-то обрывки бумаг. И ни одной живой души.