Некий отец Герасим, глубокий старик, проведший в Воронках последние двадцать лет, встретил Салаева в штыки:

— Что же это, молодой человек, вы будете терять метрики, а мы — выдавай да выдавай! Еще двух месяцев не прошло, как я выслал вам свидетельство.

Салаев отрицал факт получения свидетельства. Священник настаивал. В конце концов он развернул толстую книгу. На записи рождения Салаева стояла сделанная совсем недавно справка: «Выдано свидетельство». Сюда же было вложено письмо от имени Дмитрия Салаева с просьбой выслать ему копию метрической записи.

Письмо было из нашего города. Адрес указывался: «Почтовое отделение, до востребования, Дмитрию Салаеву»...

Было очевидно, что корреспонденцию двойник получал по тому самому фальшивому удостоверению личности‚ которое было обнаружено у убитого.

Когда Салаев сказал отцу Герасиму, что он стал жертвой обмана, священник растревожился.

— Дело не шуточное, — сказал он, — я должен заявить властям...

Соучастие священника в деле об убийстве казалось малоправдоподобным. Шумилов вдруг заторопился, заявил, что в Н-ске нам больше делать нечего. Ночью мы уехали.

На этот раз нас устроили в купе проводников. Мы были вдвоем, никто не мешал нам.

Мы положили перед собой лист бумаги и построили схему. Что нам известно?

1. Что в гостинице «Шато» убит неизвестный, присвоивший себе имя, метрику и удостоверение Дмитрия Салаева.

2. Что метрика добыта путем обмана священника и получена неизвестным лицом в почтовом отделении № 2 нашего города «до востребования», по всей вероятности, по липовому удостоверению на имя Салаева.

3. Что убитый написал письмо некой Люде — о ней уже ровно ничего неизвестно. Ничего, кроме содержания письма, выданного розовой промокашкой на пресс-папье. Набрасывая это письмо, двойник Салаева волновался, начинал и снова бросал писать.

4. Подлинное письмо Люде унесено убийцей, чтобы здать видимость самоубийства. На стол же положен один из вариантов письма, смятый и брошенный в корну под стол...

— Стойте! — воскликнула я. — Именно то, что письмо было смято и затем разглажено, вас навело на мысль...

— Верно. Не может быть, чтобы, обращаясь к любимой девушке с последним письмом, человек вытащил бы его из корзины, старательно разгладил и... все же не докончил его.

— И, конечно, убийца унес конверт с адресом Люды! — докончила я.

— Разумеется... Итак, — подытожил Шумилов, — нам не известно: 1. Кто убитый? 2. Кто убийца? 3. Кто сообщники? 4. Нам неизвестно полное имя единственного человека, который мог бы ответить хотя бы на один из этих вопросов.

Теперь сама собой напрашивалась догадка, что убийство совершено сообщниками убитого, чтобы помешать их разоблачению.

Удивительное дело, чем больше фактов мы выискивали, тем больше возникало перед нами загадок.

— Есть одна возможность, — сказал Шумилов.

— Какая? — удивилась я. — Ведь ясно, что мы зашли в тупик.

— Люда, — ответил Шумилов.

Поезд убегал в ночь, нетерпеливо стучали колеса, тайна оставалась позади нас, тайна ждала впереди.

— А ведь я сделал ошибку, — сказал Шумилов, — дав заметку в «Происшествия»...

— Конечно, — не без удовольствия отметила я. — Вы не хотели спугнуть убийцу. Но убийца знает о существовании настоящего Дмитрия Салаева. И теперь всполошится вдвойне...

— Возможно. А Люда?.. Она прочтет заметку и вероятнее всего реагировать как-то будет. Подождем.

Ближайшие дни принесли нам одни разочарования. В почтовом отделении никаких данных о получателе корреспонденции добыть не удалось.

В посланной нами в Н-ск фотографии ни Пал Палыч, ни Салаев не опознали Степана Ященко. Убитый был совершенно незнаком им.

Опять сплошные «не».

— Конечно, насчет Ященко это были одни только мои фантазии, — огорченно сказал Шумилов.

— Да, вы почему-то решили, что именно Пал Палыч нам поможет.

— Ну в этом я еще не ошибся. Будущее покажет, — ответил мой начальник.

И я вспомнила слова, которые слышала от Шумилова не раз, — слова о том, что в наших условиях правосудие имеет поддержку большинства населения. Поэтому надо искать этой помощи... Заводить больше «бытовых связей», прислушиваться к мнениям, которые могут, на первый взгляд, показаться случайными, а в итоге дать нить следствию.

Шумилов умел выражать свои мысли ненавязчиво, не крикливо. Он не высказывал их с той категоричностью и нетерпимостью к чужому мнению, какая отличала наши комсомольские споры.