Но время сессий прошло, да и время прочих занятий тоже. Уголок пустует. Сюда я и позвал Гулевского, попросив его рассказать о себе. Он предъявил военный билет. Вижу — к службе не годен, снят с учета. С горечью поведал он мне о своем сиротском детстве. С четырнадцати лет Жора, деревенский паренек, отправился искать «свою корку хлеба». Устроился было лампоносом на шахте, но потянуло на большее. Попал к сталевару на «мартын», но тут, по мальчишеской дурости, не уберегся от кипящего металла, ударило пламенем по глазам… Неизлечимый ожог сетчатки. Из больницы вышел, а в цех пустили только попрощаться.

И вот он, уже совершеннолетний, в Ленинграде. Завербовался в Морской порт. Поглядели на парня — молодец молодцом, к работе охоч, и определили его в Лесную гавань: «Ступай в бригаду носаков!»

А у него на уме уже рекорды. Была для новичков экскурсия по порту, и в тамошнем музее Жоре запомнился один портрет. Улыбнулся ему «носак», который на работе всех превзошел: брал на плечо до двенадцати пудов досок.

Получил Гулевский новенькие лапти, зашнуровал на ногах, получил обшитую брезентом войлочную подушку на плечо — и вслед за другими встал к штабелю досок.

Нагрузили его рабочие-штабельщики:

— Пошел! — И подзывают следующего.

А Жора:

— Еще бы досочку… Прибавь!

Добавили так, что у него ноги задрожали и подогнулись. Смеются: «Сейчас SOS закричишь!» А парень через силу, но свое: «Еще досочку… Еще…» Штабельщики спохватились: «Да ты что: ума рехнулся? Отвечай за тебя, если надорвешься! Восемь пудов уже, никто и не берет столько… Пошел!»

Парень постоял немного, привыкая к тяжелой ноше. Сделал шаг, еще постоял, укрепляясь в равновесии, и уже смело вступил на трап, чтобы подняться на борт судна. Думает: только бы не поскользнуться… Но оказалось — лапти своей шершавой подошвой цепляются за поверхность деревянного трапа. Парень смекнул: «Лапоточки-то выдают с умом: для техники безопасности!»

Втянулся Жора Гулевский в работу, таскал пакеты уже по десять пудов. Брать тяжелее запретили.

Навигация за навигацией — и Гулевский уже бригадир «носаков». Перед тем как вывести (в первый же свой бригадирский день) бригаду на погрузку иностранного судна, сказал речь грузчикам — опасался, как бы не подвели: ведь что ни лето, новые люди, сезонники.

— Капиталист, он, ребята, с понятием. Из-за морей-океанов, вокруг земного шара приплывает к нам, только бы сторговать советские досочки. Сегодня у нас пиломатериал из горной сибирской сосны — это же кондиция. Не доска — сахар! А вот человека нашего тот купец не уважает. Так что ухо держать востро — не осрамитесь!

— А ты, бригадир, и почни первым. Покажь пример.

Гулевский взошел на борт судна с десятипудовым пакетом, и пораженная таким богатырством команда встретила советского докера возгласами одобрения. Но капитан нахмурился: поведение матросов ему не понравилось.

Между тем погрузка продолжалась.

«Носаки», освободившись от пакетов досок, спешили — подальше от греха — покинуть судно.

А капитан: «Stop! Look here, boy». (Погоди-ка, мол, парень, погоди…)

Один из грузчиков остановился. Из любопытства. И стоят друг против друга два человека: джентльмен в отлично сшитом кителе и в сверкающей золотом фуражке и мужичок в пропотевшей, распахнутой на груди рубахе, заплатанных штанах, в какой-то первобытной обуви из коры дерева… «Носак» хмурится. Во взгляде иностранца он чувствует презрение. Но не успевает и шага ступить прочь, как перед ним вырастает дородный кок в колпаке. И — поднос с чем-то необыкновенным. Грузчика, успевшего на тяжелой работе проголодаться, да и вообще в те годы не очень сытого, ошеломляют вкусные запахи, и, только преодолев внезапное головокружение, парень начинает различать на подносе горячие румяные пирожки, розовую горку ветчины, жареную рыбу, хлебцы — маленькие, на один укус, но их тоже горка… И «носак», торопливо вытерев руки о штаны, принялся хватать с подноса что попало.

Капитан торжествовал.

— Кюшай, бой, кюшай, — говорил он, с трудом подбирая и коверкая русские слова. — Советы тебя так не накормят!

Едва кончилась смена, Гулевский объявил экстренное собрание бригады. Распалился:

— Василия Вислоухова предать позору! Нажрался у капиталиста, честь советского гражданина запятнал! — И пошел, и пошел костить провинившегося.

«Носаки» терпеливо выслушали его — но и только. Никто не выступил, не поддержал бригадира.

Гулевский — в партком.

— Ошибку дал, товарищ бригадир, — сказали ему коммунисты. — Бабахнул сразу: «Предать позору!» Собрание созвал, а выслушал ты людей? Нет. Значит, и поправить их ошибочные взгляды лишил себя возможности. Вот и оторвался от массы, остался в одиночестве…

Запомнил он этот первый день своего бригадирства. Не сразу, но сумел навести в бригаде порядок, организованность. Вовлек ребят в соцсоревнование с грузчиками из других бригад, и закончилась навигация для бригады Гулевского торжеством: ей было вручено переходящее Красное знамя порта.

…Рассказ окончен. Гулевский глянул на меня, слушателя, и смутился.

— Наплел я вам лаптей, как на ярмарку…

— С удовольствием, — говорю, — послушал. Но меня вот что сейчас интересует. Что значит — ожог сетчатки? Если вам дать ружье — мушку видите?

— Да как сказать… — замялся собеседник. — Роятся мушки…

А я подумал: «На сходнях с грузом досок не оступался — попадет ногой и лопатой копнуть… Беру в саперы!»

Объявил об этом Гулевскому. Поздравил его, а человек не отозвался, едва ли даже услышал меня. Поглощенный своими мыслями, твердил: