Меня раздирали противоречивые чувства: от животного ужаса всего предстоящего до странной, болезненной радости. Но я сохраняла спокойствие. Я разберусь с этой ситуацией, просто… надо время.

Наконец моя машина остановилась в метре от меня и я смогла выдохнуть от облегчения. А забравшись в салон и закрыв за собой дверь, я почувствовала себя лучше. Такси ехало в указанном мною направлении, а мысли же все оставались в квартире. Но они не сравнимы с пребыванием в той гнетущей атмосфере. Чем дальше я уезжала, тем мне становилось спокойнее и легче, я заточила боль в той квартире. Я старалась думать о другом, о чем-то хорошем. Но память вновь и вновь возвращала меня к звонку Оли.

Наконец, найдя компромисс с подсознанием, я стала думать о ребенке. Я должна успокоиться хотя бы ради малыша. Подумать о том, что мне теперь делать, чтобы у малыша была хорошая жизнь?

Размышляя, я не заметила как доехала до дома родителей. Они были теми, на чью помощь и поддержку я могла рассчитывать. И несмотря на столь раннее время, я позвонила в домофон. У меня не было другого варианта, придется их разбудить. Каждая секунда вызова и писка звонка ударяла по натянутым нервам, но хуже всего было услышать как он затих. Попытка номер 2. Набираю нужную квартиру, жму на звездочку и почти сразу же добиваюсь успеха.

— Кто?! Я сейчас выйду и… — грозный голос матери, раздающийся с домофона, отрезвляет, заставляя волосы на затылке зашевелиться.

— Мам, это я, — стыдливо, под испугом, говорю я.

Послышался шумный выдох и сигнал открытия двери. А мне страшно представить, что сейчас мама хочет со мной сделать. Она всегда была строгой женщиной, сколько себя помню. И наказания у нее были не менее пугающие, иногда и болезненные. Я вроде бы выросла, но побаивалась ее до сих пор. В угол, конечно, не отправит, за ремень не возьмется, но вот накричать и поднять руку запросто. Тем не менее она моя мать и мне больше не к кому обратится, кроме как к ней.

Захожу в лифт и благодарю его за медлительность. Хоть и знаю, что перед смертью не надышишься, но сейчас хотелось потянуть время до встречи с недовольной матерью. Выхожу на этаже и мнусь возле двери, не решаясь постучать. Однако пересилив себя, я все же поднимаю руку, только успеваю стукнуть, как дверь распахивается. На пороге стоит гневная мама в розовом халате, сливающемся по цвету с ее лицом. Растрепанные короткие волосы, демонстрируют совсем недавний подъем с кровати, естественно по моей вине.

— Тебе заняться нечем? В такую рань приходить… — вот тебе и теплый прием, хотя меня еще в квартиру то не пустили.

— Прости, у меня не было выбора, — мой голос походил на писк мыши по сравнению со львиным рыком матери.

Я прячу стыдливо глаза от ее сверлящего прожигающего взгляда, а следом и сумку завожу за спину, которую мои тонкие ноги не в силах скрыть. По телу пробегает дрожь, мурашки скачут с места на место, радуясь матери. Меж лопаток резко заметно похолодало. А тоненькие иголочки ужаса кололи плечи и грудь.

— Что это? — ее голос не стал мягче при виде сумки, впрочем, я на это и рассчитывать не могла.

— Вещи.

— Я на дуру похожа? Вижу, что вещи. Зачем приехала?

Я, разумеется, предполагала, что мама не будет рада мне в столько ранний приезд. Она в целом то не была рада моим визитам, особенно если я приезжала с пустыми для нее руками. И да, наши отношения были сложными, но я могла перетерпеть их ради крыши над головой.

— Может быть пустишь? И поговорим внутри, а не в подъезде.

— Без тебя разберусь, кого мне пускать в свою квартиру, а кого нет, — ее слова ранили наверное наравне с изменой мужа.

— Пусти, пожалуйста. Я тебе все объясню, — мне оставалось только надеяться на ее жалость к собственной дочери.

Будь у нее возможность испепелить взглядом, а у меня превратиться в невидимку, то мы бы обязательно воспользовались этими способностями. Ее тяжелый вдох говорит о ее смирении, и она хватает рукой меня за ткань куртки и тянет в квартиру. Чуть запутавшись в собственных ногах, я спотыкаюсь о порог квартиры и чуть не лечу носом в пол, благо вовремя ориентируюсь в пространстве.

— Господи, за что мне такое наказание? — и конечно, же мама придирается к этому.

Я разуваюсь, снимаю куртку, вещая ее в прихожей на крючок, все это время находясь под пристальным взглядом матери, сложившей руки на груди.

— Конечно, доченька, чувствуй себя как дома, — не надо быть умником, чтобы в ее интонации считать максимальную степень сарказма и тихой ненависти.

Я молчу, зная, что себе будет дороже говорить. Впрочем, ситуация безвыходная в любом случае: скажу слово — значит, огрызаюсь и полетят в мой адрес ругательства, промолчу — значит, сказать нечего и также полетят в мой адрес ругательства. Но сейчас у меня совершенно нет настроения впадать с ней в перепалки и лучше сейчас я приму позицию покорности. Пусть говорит, что хочет, вытерплю, лишь бы у меня появилась крыша над головой на ближайшее время. Пусть это будет платой за ее гостеприимство.