Но прошла ночь, пригрело солнце, огромные горы, одетые темной зеленью лесов на склонах, сверкающие снегом на вершинах, встали над пограничниками во всей своей пышной, торжественной красоте, и всем стало весело и хорошо на душе.

Заксу представилось, как легкий белый планер пролетает над горами. Собственно, настоящего планера Закс никогда не видел, и планер представлялся ему не таким, как он изображен в книжках, а гораздо более красивым, обязательно белым и очень похожим на птицу.

Николаенко бросился в спор и снова напомнил о вчерашних доводах. Необходимо было возразить ему, и Закс перешел в нападение. По правде говоря, рекорда продолжительности парения он не знал, и число в сто восемьдесят часов просто выдумал.

Но Николаенко был побежден огромной цифрой.

– Ну, что? Хватит?
– поддразнивал Закс.
– И это без всякого мотора!..

Николаенко вдруг привстал на стременах и внимательно посмотрел вперед. Бойцы передавали друг другу приказание. Раньше, чем приказание дошло до них, Николаенко зашептал весело:

– Яшка! Нас, кажется, к командиру. Наверное сменить головной дозор пошлют.

– Закс, Николаенко - к командиру, - обернулся ехавший впереди красноармеец.

Закс и Николаенко посредине дороги рысью проехали мимо строя. Командир, действительно, послал их в головной дозор. Пригнувшись в седлах, они пустили коней и минут десять скакали галопом.

Закс немного обогнал товарища и первый догнал головной дозор. Он сдержал своего "Басмача". Дозорные уехали навстречу отряду, подъехал Николаенко, и друзья поехали шагом. Лошади разгорячились скачкой.

Закс засмеялся, сам не зная чему, и Николаенко откликнулся беззвучным, заразительным хохотком. Они ехали рядом - так близко, что их стремена касались.

Им хотелось громко запеть, хотелось кричать и быстрее пустить лошадей, но они были в дозоре. Они ехали молча и внимательно оглядывались по сторонам.

Солнце было уже высоко. Улары перекликались в густой траве, самцы звали самок, самки подымались и тяжелым, неровным полетом перелетали низко над землей. Часто дорогу пересекали ручьи. Лошади тянулись к прохладной воде, осторожно переступая по мокрым, скользким камням.

Двое пограничников ехали по ущелью.

Им было по двадцать одному году, они были почти мальчиками и очень хорошими друзьями. Широкоплечий, невысокий и плотный Николаенко был донецким шахтером. Закс, стройный, юношески-тонкий, смуглый от азиатского солнца, был слесарем из Орши.

С вершины крутого подъема, внизу, они увидели реку. Они остановились, смена догнала их, они вернулись, доложили командиру части и стали в строй.

Эскадрон спустился с горы.

У реки был устроен привал.

4

Комендант и уполномоченный Винтов ехали по узкой тропе. Лошади едва могли идти рядом.

Винтов говорил:

– Ну, этот предсельсовета врет и путает, конечно. Киргиз хитрый, кулачок и выжига. Секретарь насел на него, он испугался...

– Пугать не надо было, - перебил комендант.
– Винтовки откуда?

– Вот с винтовками-то и вся запятая. Секретарь его спрашивает, кто зачинщик да сколько народу ушло к басмачам, - он гладко врет, без запинки. И про винтовки сам сказал: много, мол, оружия у банды, сила. А только я его прямо в лоб спросил: винтовки как в Покровское попали?
– заюлил, заметался, запутался. Я полагаю - взять председателя надо...

– Взять всегда успеешь.

– Убежит, товарищ начальник.

– А ты смотри, чтоб не убежал. На то ты здесь и есть.

Несколько минут ехали, не разговаривая. Винтов тихонько насвистывал. Комендант нахмурился, сосредоточенно сопел трубкой. Вдруг он поднял голову, огляделся по сторонам и улыбнулся мягкой и веселой улыбкой.

– Хорошо-то как, Винтов! А?

Вокруг, действительно, было очень хорошо.

Низкорослые, кривые березы лепились по крутому склону ущелья и низко над тропинкой склоняли зеленые ветви. Выше берез горы покрывала густая трава, еще не сожженная солнцем. Весенние цветы пестрели в траве, и ветер доносил оттуда сильные, одуряющие запахи.

Еще выше, над лугами, громоздились коричневые и серые груды камней. Зазубренные контуры скал высились, как башни фантастических замков. А над скалами сверкали снежные вершины, голубели ледники.

Внизу ущелья было прохладно и сумрачно. Земля оползла, и среди вывороченных камней, среди сбитых обвалами полузасохших деревьев пробивались извилистые маленькие ручейки. Тихо журча, они текли на дно ущелья, где бурная речка с глухим ревом и грохотом неслась по камням, орошая брызгами и пеной обрывистые берега.

Высоко в небе плавал беркут, и резкий клекот его иногда доносился до путников.

Андрей Андреевич остановил коня.

От тропы отходила совсем узенькая, еле приметная тропинка. Она круто взбегала наверх и терялась в скалах.