– Полезай ко мне в туесок, – будто отрезал и встряхнул свою корзину. Тварь внутри зашипела.

Русалки отпрянули, на бледно-голубых лицах отразилось отвращение пополам с ужасом. Лесьяр удовлетворенно хмыкнул:

– То-то же…

Небольшое селеньице, окруженное излучиной лесной речки Званки и запрятанное меж сосен, готовилось ко сну: в окнах горели желтоватые огни лучин, у ворот уже примостились вороватые коты, равнодушно поглядывавшие на приготовленное для русалок угощение – кислый хлеб и пиво. Лесьяр пробормотал «забыти» и глубоко вздохнул, набрав полную грудь пахшего тиной и мхом воздуха, шагнул на хлипкий мосток, как в прорубь с головой окунулся: на мгновение оглох и ослеп, почувствовал всем телом плотную завесу, и вот уже вынырнул из нее за воротами деревеньки. К нему бежала Чара – молоденькая погорка, еще подросток, угловатая и нескладная.

– Лесьяр пришел! – кричала она. – Пойдем собирать Соль!

– Мир дому погора, – отозвался Лесьяр и замедлил шаг, переводя дыхание: переход в подземный мир погорцев давался ему с трудом.

Чара едва доходила Лесьяру до пояса, маленькая, юркая, она смотрела на него с восторгом и безо всякой опаски, чего не скажешь о взрослых жителях селения, вышедших из своих домов, чтобы приветствовать гостя. Отец Чары, рыжий и бородатый погорец, покосился на заплечную корзину путника, пробормотал:

– Легкого отдыха, – однако взгляд его стал сухим и неприветливым. – Что за пакость нам приволок?

– У Грозового перевала споймал, – Лесьяр поставил корзину на землю, похлопал по крышке. – Защита ладная, не вырвется.

– За воротами надобно было оставить, – упрямился отец Чары, другие погорцы закивали согласно.

Лесьяр развел руки:

– Так русалки утащат или откроют! Тогда уж точно беды не избежать. А так под моим присмотром не забалует тварюга.

Рыжий погорец покачал головой, но спорить больше не стал – правила гостеприимства не позволяли. Кивнув дочери, скомандовал тихо:

– В гостевую избу веди.

Та кивнула, заторопилась, но не почувствовав Лесьяра за своей спиной, замерла и обернулась. Заметила, как отец схватил гостя за рукав, склонил к себе, прошептав что-то. Она не видела взгляд гостя – его скрыла упавшая на лоб челка, но губы скривились в снисходительной улыбке. Посмотрев на отца сверху вниз, юноша кивнул и, подхватив корзину, закинул ее на правое плечо и пошел в дальний конец улицы, в гостевую избу, к которой уже торопилась Чара.

– Мне кажется, только ты мне и рада, – пробормотал, поравнявшись с девушкой.

Та покачала головой, проговорила с обидой в голосе:

– Неправда твоя, тебе все рады. Только зачем ты ее принес? – она выразительно покосилась на шевелящуюся в корзине тварь.

Лесьяр погладил плетеный бок:

– О том сразу и не скажешь. Но очень я рад, что она в мои силки попалась, веришь?

– Верю, – Чара кивнула. – От нее смертью пахнет.

– А чем еще может пахнуть от мары кладбищенской?! – Лесьяр тихо засмеялся.

Чара посмотрела на поднимавшийся над деревней лунный диск, прибавила шаг:

– Помни только: в подземном мире Слово твое слабеет, а значит и оковы хрупче. А у невольницы твоей – наоборот – сила в подземном мире прибавляется… И ежели она вырвется, первая жертва – твоя. Таков закон.

Она посмотрела серьезно.

Лесьяр кивнул: подумал уже о том же, когда шагал через переход. Покоробило только, что Чара о твари из его корзины отозвалась как о «невольнице», будто ровня ей. Хотел сказать о том, да напоролся на острый, как лезвие клинка взгляд девушки и осекся – в самом деле, его ли это дело, судить о подземных жителях. Вслух сказал:

– Запомнил, не волнуйся. Скажи батюшке, утром, только месяц коснется сосен, выходим к верховью Званки. Там поговаривают в это полнолуние Соли будет в достатке.

Девушка кивнула.

Деловито подбоченясь, скатилась со ступенек и побежала к дому отца. Юноша толкнул дверь и оказался внутри тесной, давно не топленой избы. Темный мох рос по стенам ее, паутина свисала с потолка, опутывая прозрачным коконом засушенные травы, оставленные Лесьяром в свой прошлый визит. Он усмехнулся – не частили гости к погорам: даже перчатки для сбора Соли лежали на том же месте на лавке. Сейчас они покрылись тонким слоем мха, и выглядели забытыми и ненужными. Но это ровно до того момента, как он оживит избу.

Достав из кармана огниво, он щелкнул им. В хрустальной склянке занялся солнечный свет, осветил полумрак гостевого дома, уставшее лицо путника и его непростую ношу. Оранжевый огонек выскользнул из склянки и метнулся к стене, загорелся на ней ярко и уверенно. Мох подался в сторону, в неосвещенный еще угол дома, но был застигнут огнем и там. Растаял с шипением. Сырость и забытье, торопясь ускользнуть от солнечного света, пряталось по углам но с тихим шелестом испарялось, едва схватившись солнцем. Проделав свою работу, волшебный огонь собрался в полукруг над столом и замер.