Он все не уходит.

Петр. Когда я тебя увижу?

Софья. Что?

Петр. Когда мы увидимся? Мы же не договорились.

Софья. Ах да, конечно.

Петр. Ну и когда мы…?

Софья. Это обязательно сейчас делать?

Петр. Да, лучше сейчас.

Софья. Прости, я плохо соображаю. Сам решай.

Петр. Через три дня — ты сможешь?

Софья. В пятницу? Да, хорошо. Как обычно, в обед.

Петр. Тогда через три дня.

Софья. Да.

Петр. Все, тогда увидимся. И все обсудим. Валентина Сергеевна, для меня это была большая честь… (Идет через сцену к Валентине)

Валентина. И мне было приятно с вами познакомиться.

Петр. Честно говоря, я боялся сюда идти. Не вас боялся, а просто я очень волнуюсь. Я так хочу, чтобы она была счастлива!

Валентина. В этом нет никаких сомнений.

Он опять задерживается.

Петр. Так значит, через три дня увидимся.

Софья. Да.

Петр. Тогда я пошел. (Быстро выходит, не глядя на Софью).

Валентина. Что-то прохладно.

Софья. Да.

Валентина. Так внезапно похолодало.

Софья. Думаю, просто отключили отопление.

Валентина. Ты только представь, во сколько, наверное, обходится обогрев искусства! Чтобы держать его тепленьким для народа! (Смотрит через сцену на Софью.) Скажи, тебе деньги нужны?

Софья. Да, конечно.

Валентина. Так я и думала. Твой Петр Васильевич просто невероятно смущался. Я догадалась, что ты ему велела попросить у меня денег.

Софья. Да, это правда.

Валентина. Он для этого слишком порядочный. Так бы и остался тут стоять целую вечность.

Софья улыбается.

Сколько тебе нужно?

Софья. Две тысячи.

Валентина. И когда?

Софья. Ну, сначала будут разговоры-уговоры, потом объявление в газете, потом дело пойдет в народный суд, и потом уже понадобятся деньги — для райсуда. Но я подумала: как-то нелепо все это затевать, если в итоге я не смогу заплатить.

Валентина. Тебе надо было спросить меня сегодня утром, до разговора с детьми. Но тебе и в голову не пришло, что я могу отказать.

Она смотрит на Софью, которая ничего не отвечает.

Скажи, пожалуйста, с чего бы мне давать тебе деньги, если я не одобряю твоей затеи?

Молчание. Софья просто сидит и смотрит на нее. Валентина отворачивается.

Тебе просто не повезло. Неудачный исторический момент. В двадцатые годы это было очень просто.

Софья. Да, я слышала.

Валентина. В начале Советской власти не нужно было даже согласия мужа. Можно было попросить развод, просто отправив по почте открытку и три рубля. Приближалась революция полов! Надо сказать, у меня уже тогда были сомнения на этот счет.

Обе женщины улыбаются.

Какое-то время у меня был ухажер. Или лучше сказать, я очень старалась его заполучить. Еще один солдат. Как и вам, нам было некуда пойти. После Парижа нравы в России казались мне просто смехотворными. Потому что уже тогда все вокруг возмущались, если кто-то открыто выказывал свои чувства. Не одобряли! И вот нам пришло в голову, что на вокзалах можно открыто обниматься, потому там все время кто-то с кем-то прощается. Мы стали ходить на вокзал и притворяться, что кто-то из нас уезжает, и вволю обнимались на платформе. Мы попрощались тысячи раз! А поезда один за другим уходили без нас. Пока в один прекрасный день к нам не подошел работник вокзала и не сказал: «Ну что, не надоело еще на поезда глазеть?» (Умолкает, погруженная в мысли). Что у вас впереди? Маленькая комната на окраине. Безденежье. Дети тебя возненавидят за то, что ты увезешь их от отца, от благополучия, к которому они привыкли. От человека с положением, который вписывается в систему. Человека, которому здесь хорошо.

Софья. Да, возможно.

Валентина. А ты подумала, как на нем отразится развод? Он же член партии!

Софья. Конечно, я знаю. Но если я этого не сделаю, то сама себя не смогу уважать.

Валентина смеется.

Валентина. Я тебя умоляю! «Себя уважать»! Кому до тебя есть дело? Не обманывайся на свой счет. Ты просто частное лицо. Никого не интересуют твои любовные приключения где-то в маленькой квартирке. Но вот Григорий — другое дело, он многим рискует. Может потерять положение, влияние, друзей. К нему станут относиться с недоверием. А это уже начало конца.