— Хотите сказать — малодушно? — спрашиваю.

Вадим Степанович смотрит на меня, думает.

— Ну да, — отвечает. — Я и говорю, малодушно, безграмотно…

Был момент, когда коллекцию чуть не уничтожили.

Сами.

Своими собственными руками.

Гитлеровцы начали наступление, и кто-то из сотрудников института потребовал немедленно все ликвидировать. Семена смешать, обезличить, а документацию сжечь в кочегарке. Чтобы врагам ничего не досталось.

Секретарь парторганизации Георгий Николаевич Рейтер нашел председателя месткома Николая Родионовича Иванова и сказал: «Если не погасить сейчас панику, может разразиться катастрофа. Прошу вас, помогите мне поговорить с людьми».

…Николай Родионович Иванов тоже из первых вавиловских сотрудников.

Однажды, году, кажется, в 1927-м, Вавилов пригласил его к себе в кабинет, сказал: «Видите место в углу? Когда я принимаю посетителей, пожалуйста, являйтесь без доклада, садитесь и слушайте». — «Хорошо. А зачем?» — «Хочу, чтобы вы научились обходиться с посетителями, вести беседу».

Директор института решил из числа молодых ученых подготовить людей, умеющих представительствовать. Непростое, особое искусство.

За два года в кабинете Вавилова перебывало человек двести. Приезжали из других городов, из-за рубежа.

Николай Родионович приглядывался, наматывал на ус. Как и о чем говорит с людьми Вавилов, на что обращает главное внимание, чем заинтересовывает собеседника. Сослуживцы смеялись: «Иванов — любимчик директора».

Скоро Иванов стал представлять институт на сельскохозяйственных выставках, сделался консультантом при основных павильонах. Отдельные проблемы докладывал в специальных комиссиях.

Сегодня профессор, доктор сельскохозяйственных наук Николай Родионович Иванов занимает пост ученого секретаря комиссии Академии наук СССР по сохранению и разработке научного наследия академика Н. И. Вавилова. Особенно близкая его сердцу работа. Бесценно все, что касается Николая Ивановича, решительно все. Наблюдения, мысли, выводы. И конечно, — «знаете, чисто человеческий момент» — его фотографии. «Когда мы начинали работать, в нашем распоряжении было всего-навсего двадцать фотографий Вавилова. А сегодня уже триста восемьдесят. Каждый снимок — мгновение его жизни».

Паника тогда, к счастью, не разразилась.

Истерическому требованию: «Семена смешать, бумаги сжечь в кочегарке» — люди отказались подчиниться.

На всякий случай Рейтер и Иванов завалили кочегарку железным ломом, а снаружи еще запаяли.

О случившемся Рейтер дал знать в райком партии, и оттуда поступило строжайшее указание: ни при каких обстоятельствах коллекцию не уничтожать. Город не будет сдан.

Вместе с другими раз в пять дней Иванов нес в институте круглосуточное дежурство.

Зерновые и бобовые помещались через площадь от подвала, где Лехнович хранил картофель, в основном здании института. Эти комнаты не отапливались вовсе. Стекла в окнах были выбиты. Минус двадцать градусов еще не самый сильный мороз.

Однажды началось нашествие крыс. Вокруг закрылись столовые, магазины, перестала работать «Астория», и тысячи обезумевших от голода животных со всех концов бросились на коллекцию. Их ловили, убивали. Но уничтожить всех крыс было невозможно. Несметные толпы, стада.

Крысы сбрасывали со стеллажей на пол жестяные коробки, прогрызали металлическую сетку, добирались до зерна.

Что-то надо было придумать. И придумали.

Решили снять со стеллажей коробки, связать их в пачки по нескольку штук и укрыть кровельным железом. Тяжелую пачку крыса с места не сдвинет.

Десять — двенадцать голодных людей ежедневно снимали на пол, перевязывали, укрывали железом три-четыре тысячи коробок.

От мороза костенели пальцы. Жесть обжигала кожу.

В полутьме на расстоянии двух шагов ничего не видно. Ноги подкашивались от слабости.

Но борьба с крысами была точно такой же их работой.

Я спросил Николая Родионовича:

— Разве не было в тех коробках семян, срок всхожести которых уже истек?

— Были, — сказал Иванов.

Конечно, были.

Через каждые пять-шесть лет семена необходимо высевать в поле. Те, что высевали в последний раз, скажем, в 1936 году, полагалось сеять в 1942-м. Раз война помешала это сделать, семена устарели для коллекции, вероятно, погибли.

— Их вы тоже не тронули?