Письмо Ленина приняла по телефону Лепешинская, но тут же из Горок позвонили снова: Владимир Ильич хотел бы узнать мнение на этот счет и президиума Госплана, научно-технического отдела ВСНХ и НКПС. И Лепешинская на только что принятой телефонограмме дописала: «Р. S. т. Ленин просит указать, было ли что-нибудь об этом в научной технической литературе и как смотрят на это дело специалисты?»

23 декабря Ленин был в Москве, сделал доклад на IX съезде Советов о внутренней и внешней политике республики.

Назавтра, 24 декабря, он был опять в Горках.

В этот день, не переставая, мела метель.

Огромный парк весь был занесен снегом.

На втором этаже небольшого флигеля, в длинной узкой комнате у телефона сидела женщина. Спасаясь от холода, надела на себя толстую вязаную фуфайку, ноги сунула в высокие мужские валенки.

Несколько записок, написанных быстрым ленинским почерком, лежало перел ней на столе.

Женщина покрутила ручку телефона, сняла трубку.

— Коммутатор? Девушка, у меня к вам просьба. Если окажется на каком-нибудь номере товарищ Смольянинов, спешно его соедините со мной. Очень вас прошу.

Подумала. Опять сняла трубку.

— Три пятьдесят один сорок четыре, пожалуйста… Здравствуйте, это из Горок. У вас не было сегодня Вадима Александровича? Жаль… А, хорошо, хорошо… Товарищ Ярославский, здравствуйте. У Владимира Ильича есть к вам несколько вопросов. О… — она пододвинула к себе записку, — о крестьянине Яковенко. Пожалуйста. — Секунду подождала. — Возраст? Опыт? Уважение крестьянства? Знание хозяйства? Твердость? Ум?.. Да, да, ум, говорю. Преданность Советской власти?.. Пожалуйста, ответьте на это побыстрее и поподробнее.

В комнату вошел врач с чемоданчиком. Поставил его на стол.

Женщина вопросительно, с беспокойством взглянула на него.

— Неважно, — сказал врач. — Вчерашнее выступление дает себя знать… Опять не спал всю ночь…

— Вы видели, Кржижановский прислал рецепт?

— Видел. Безделица.

— А Глеб Максимилианович сказал, немцы хвалят…

— Думаю, слухи.

Зазвонил телефон.

— Я слушаю, — сказала женщина. — Здравствуйте, почему же не узнала? Узнала. — Она поискала глазами записку на столе, пододвинула к себе. — Дорогой товарищ, Владимир Ильич просит вам передать, чтобы не нервничали, не барышня четырнадцати лет… Кто не барышня? Вы, разумеется… — Она улыбнулась. — Советует продолжать работу, ниоткуда не уходя. Вашим делом он занимается.

Положила трубку на рычаг, дала отбой.

Доктор сказал:

— Завтра опять собирается в Москву, второе выступление на съезде…

Женщина пробежала глазами еще одну записку на столе. Прочла:

— …Настаиваю абсолютно на немедленном постановлении Политбюро по телефону о срочной (тотчас после пленума о профсоюзах) высылке Рудзутака в Германию: у него и температура и кровохарканье. Ясно, туберкулез усиливается. У нас не вылечат и, главное, не создадут строгого режима…

Она подняла на доктора глаза. Вздохнула.

Врач сказал:

— Предполагали же, что во время отпуска не будет выступлений.

Телефон зазвонил.

— Я слушаю. — Обрадовалась. — Смольянинов, Вадим Александрович, голубчик… Я вас с утра разыскиваю. Владимир Ильич опять напоминает вам о том самом изобретении, да, да, о грузовике на рельсах. Читаю, — взяла листок. — Товарищ Смольянинов! Я послал три запроса… Три — подчеркнуто… (в НКПС, в ВСНХ, в Госплан). Прошу Вас непременно проверить, следить, не допускать промедления и извещать меня… Извещать меня — подчеркнуто… по телефону о ходе этого дела…

Я бы не хотел, чтобы сегодня, через шестьдесят с лишним лет, читатель, не раздумывая, осудил членов коллегии Наркомпути за их слепоту и безосновательный консерватизм. Я полагаю даже, что безосновательный консерватизм случается куда реже, чем безосновательное новаторство: для консерватизма всегда, увы, бывает сколько угодно и причин и оснований.

В июле 1920 года члены коллегии рассудили: да вправе ли мы заниматься сырыми и далекими прожектами, когда воюющая республика прозябает без металла, хлеба и топлива? И рассудили, казалось, вполне здраво, совершенно естественно.

Только история — в который уже раз — доказала, что поступки, которые мы в свое время считаем самыми здравыми и разумными, на поверку вдруг оказываются ошибочными и легкомысленными, а былое легкомыслие через десятилетия вдруг обнаруживает самый истинный и самый неподдельный реализм.

Если б только всегда уметь заглянуть через десятилетия вперед, всегда уметь взять на себя ответственность за такие трудные исторические решения.

…Через день, 26 декабря, Владимир Ильич написал о тепловозах Кржижановскому.