Шрифт:
Я облизываю губы, проводя мысленную инвентаризацию своего тела. Папа похлопывает меня по ладони и сжимает, привлекая моё внимание, чтобы я читал по губам.
— Ты отлично справился, Райдер. Однако после анестезии ты был сам не свой, так что они дали тебе седативное. Оно вырубило тебя как лошадиный транквилизатор. Кажется, они не заметили в твоей карточке примечание о том, что тебе хватило бы и детской дозы бенадрила. Седативные всегда действовали на тебя слишком сильно.
Я поднимаю руку, сначала показывая большой палец вверх, потом вниз.
Папа поднимает большой палец вверх.
— Выглядит отлично. Доктор очень доволен.
У меня вырывается вздох облегчения, но оно быстро сменяется беспокойством.
Уилла.
Меня накрывает паникой. Мне дали седативное, а значит, я пробыл в отключке дольше, чем ожидал. Я планировал связаться с Уиллой сразу после процедуры и убедиться, что я её не перепугал.
Я показываю на запястье, где обычно ношу наручные часы, и смотрю на папу.
Он хмурит лоб.
— Как долго ты был в отключке?
Я снова показываю большой палец вверх. Мамина рука успокаивающе скользит по моим волосам, избегая передней части головы, где наложена повязка.
— Почти двадцать четыре часа, — говорит папа.
Я хлопаю ладонью по матрасу. Е*ать. Пи**ец. Е*аный пи**ец. Я уже знаю, что Уилла воспримет это неверным образом. Она проснулась вчера утром, наверняка гадая, не было ли случившееся между нами какой-то галлюцинацией после матча. А потом, решив, что это всё же случилось, она наверняка ожидала, что я выйду на связь. Логичное предположение. Она меня знает. При нормальных обстоятельствах я так и сделал бы.
А я пропал на целый день.
«Телефон», — произношу я одними губами, при этом показывая соответствующий жест.
— Полегче, Райдер, — папа снова похлопывает меня по руке. — Тебе всё ещё нужен отдых.
Я качаю головой и тут же жалею об этом, поднимая руки, чтобы дотронуться до опухших мест за ушами.
«Пожалуйста», — говорю я одними губами, затем показываю жестом.
Мама уступает, поскольку она питает ко мне слабость.
— Алекс, дай ему телефон. Так он разговаривает. Ты лишаешь его возможности говорить.
Я вздыхаю с облегчением, когда папа ворчит и достаёт мой телефон из кармана. Развернув его к себе экраном, я щурюсь. Ни единого сообщения от Уиллы. Не знаю, что и чувствовать — то ли разочарование, то ли облегчение.
— Sotnos?
«Милый?» — спрашивает мама. — Всё хорошо?
Я печатаю: «Могу я сейчас поехать домой? К себе».
Мама хмурится.
— Я хотела, чтобы ты поехал к нам домой, и я бы о тебе позаботилась.
— Позволить ему отдохнуть несколько дней в его квартире — не худшая идея, Элин. Беккетт сказал, что будет рядом и присмотрит за ним, а завтра мы перевезём Джой в дом. Будет шумно и слегка хаотично, пока мы всё организуем.
Болезненный звук застревает в моём горле и привлекает внимание моих родителей.
«Что?» — спрашиваю я одними губами.
Папа подволакивает стул к моей больничной койке и садится. Мамины пальцы остаются в моих волосах. Она более тихая, как я, но её касания говорят достаточно ясно. «Я здесь. С тобой всё хорошо».
— Джой со времён моей службы в армии. Помнишь, что я рассказывал о своей последней миссии, когда получил травму ноги?
Я кошусь на папино бедро. Когда он стоит, его титановый протез менее заметен под брюками хаки, но когда он сидит, место, где мышцы сменяются металлом, отчётливо видно под тканью.
Я показываю большой палец вверх. Кивки исключаются. Моя голова слишком болит.
— Это она не дала мне истечь кровью.
Срань. Господня. Мама Уиллы спасла жизнь моего папы.
— Мы с Джой наткнулись друг на друга на мероприятии для ветеранов пять лет назад. Пообщались и решили поддерживать контакт. Мы с мамой ужинали с ней несколько раз, но в остальном я практически ничего не слышал от Джой. Пока она не оказалась в моём онкологическом отделении. Надрав задницу раку молочной железы, она получила диагноз острая миелоидная лейкемия. К сожалению, такое случается после лечения, и именно поэтому данное заболевание прозвали лейкемией из-за химиотерапии.
Иисусе. Во мне нарастает грусть и печаль к этой женщине и к Уилле, чья мама так тяжело заболела.