Ольга хмыкнула и сказала:

– И ты, и я знаем о намерениях господина Серегина в отношении Франции и Британии. Мне, к примеру, нравится, а вот в Париже и Лондоне, когда узнают, криком будут кричать от злобы и ужаса. Но одним криком дело явно не ограничится. Когда наши так называемые союзники поймут, что мы с тобой для них будем хуже, чем Папа, то они пренепременнейшим образом попытаются учинить у нас дворцовый переворот в пользу, к примеру, вечно пьяного Великого князя Кирилла Владимировича. Да только я боюсь, что в этом предприятии будут участвовать только самые глупые противники нашей власти, а умные, памятуя, как суров и беспощаден бывает к ослушникам господин Серегин, залягут на дно, как караси, и постараются никак не афишировать своих настроений, чтобы потом гадить нам исподволь.

– Глупых людей во всех слоях человеческого общества больше чем умных, - отмахнулась Татьяна, - и высший свет с его прихвостнями - не исключение, а квинтэссенция этого правила. Ну зачем людям ум, если у них и так уже все есть от рождения, и высокое общественное положение не надо подтверждать ежечасными трудами и подвигами на поле боя. Мы с тобой тоже поумнели только после того, как перед нами раздернули туман времени и показали конечный итог нашего земного пути. В противном случае до самого февраля семнадцатого года наша семья пребывала бы в блаженном убеждении, что все идет как надо, ну а потом менять что-нибудь было бы уже поздно.

– Вот тут, Тата, ты права, - вздохнула Ольга, - если бы все или хотя бы большинство власть имущих были умными, Всевышнему просто не понадобился бы Артанский князь Серегин, чья основная функция, как мне кажется - не истреблять злых, а вразумлять рукоятью своего меча глупых. И мы тут с тобой не исключение. И вот что еще по поводу глупости. Дай мне слово, что ты не будешь позорить нашу семью и не кинешься с разбега в объятья того, кого мы выберем в предводители лейб-компании. Все твоя личная жизнь должна быть обставлена цивильно и благопристойно: легкий интерес и флирт, ухаживание, конфетно-букетный период, предложение руки и сердца и свадьба, на которую я сразу же дам свое согласие, едва стану главой Дома Романовых. Но смотри не ошибись, не выбери яркую и красивую обертку, внутри которой может оказаться вовсе негодный продукт. Именно поэтому я прошу тебя не спешить. Одно дело, если ухаживание прервется на невинном флирте и совсем другое, если ты сгоряча успеешь слазить к этому человеку в постель. Договорились?

Татьяна потупила взор и, кивнув, сказала:

– Договорились... Ты, как всегда, права, а я иногда бываю полной дурой. Сама не понимаю, зачем я это ляпнула? Наверное, господин Ульянов все-таки прав, и во всем виноват пьянящий воздух свободы и дурное влияние бесстыжих амазонок, не знающих наших правил приличия. Захотелось - залезла в чужую постель, расхотелось -сразу из нее вылезла. Но я-то ведь, дура, не амазонка...

– Ну вот и хорошо, Тата, что ты это поняла, - улыбнулась Ольга.
– А теперь давай спать, поздно уже.

25 (12) августа 1914 года, рубеж обороны 3-й пехотной дивизии артанской армии под командованием Павла Тучкова.

Предыдущим днем поздним вечером авангарды австрийской 45-й пехотной дивизии территориальной обороны подошли к рубежу реки Тор и... были борзо обстреляны шрапнелями с противоположного берега. Северный берег реки, где укрепились невежливые незнакомцы, на двадцать-тридцать метров господствует над низменным южным берегом, откуда подошли австрийцы, что поставило солдат Франца-Иосифа в крайне неблагоприятное положение. Русские артиллерийские наблюдатели видели каждое шевеление на противоположном берегу, а потому пехотные пушки японского производства, имевшие чрезвычайно низкий силуэт, раз за разом разражались выстрелами, внося в австрийские подразделения смятение и хаос. И даже когда село солнце, а вслед за ним за горизонт убрался и узкий серпик луны, полная темнота не принесла облегчения многострадальным солдатам

45-й дивизии. Все так же время от времени на том берегу бухали пушки и шрапнели, а кое-где и фугасные гранаты с удивительной точностью поражали скопления австрийских солдат, выходящих на исходные рубежи для завтрашнего наступления. И не дай Бог где-нибудь разжечь костер или хотя бы посветить фонарем типа «летучая мышь».

Командир дивизии генерал-лейтенант Стефан фрайхерр фон Любичич, старый хорватский волк, без особых подсказок сразу понял, чьи части сейчас интенсивно окапываются на рубеже, который с утра его дивизии предстоит брать с боем. Только одна армия на этой войне проявляла такую прыть, будто она уже воевала двадцать лет и собиралась воевать еще столько же. Заслав гонца к командующему десятым корпусом генералу пехоты Хуго Мейкснер фон Цвайенштамм, он принялся думать, как завтра полезет через эту реку на врага, превосходящего его если не численно, то боевым опытом и количеством артиллерии. Но у австрийского генерала не получилось додуматься ни до чего умного, потому что у самого берега вдруг вспыхнула заполошная перестрелка. Беспорядочная стрельба продолжалась с четверть часа, а потом утихла, но только для того, чтобы с новой яростью вспыхнуть в другом месте. А потом еще и еще. Чуть позже пришло донесение о беспокоящих вылазках противной стороны. В полной темноте небольшие группы вражеских солдат переправлялись через реку с помощью подручных средств, чтобы приводить в беспорядок передовые части и похищать из них офицеров.

Ночь прошла нервно, со стрельбой на любой шорох и потерями от дружественного перекрестного огня, а при первых признаках рассвета в деревню Забуже, где разместился штаб дивизии, прискакал гонец из штаба корпуса с директивой о решительном наступлении на позиции русских. После того, что случилось два дня назад на левом фланге, разбить этих таинственных союзников царя Николая - дело чести австрийской армии, поэтому соседний второй корпус из состава четвертой армии разворачивался для нанесения удара во фланг и тыл неожиданного противника. А вы, господа, идите вперед и умрите там, где вам повелел император Франц-Иосиф.

И началось такое, что ночь с ее беспорядочными перестрелками показалась австро-польским солдатам истинным отдохновением. Серо-голубые живые волны, уставя перед собой ножевые штыки винтовок Манлихера, теряя людей под артиллерийским обстрелом, добегают до уреза воды, входят в нее сначала по колено, потом по пояс, а потом и по грудь. Обреченные приказом на смерть австро-польские солдаты медленно бредут к противоположному берегу под ружейно-пулеметным огнем, то и дело скрываясь в волнах с головой, чтобы потом всплыть на поверхность безвольными трупами. Отдельным счастливчикам все же удается преодолеть реку, но, не пробежав под стрекотание пулеметов и десятка шагов, они спотыкаются и падают в густую траву, чтобы больше уже никогда не подняться. (Маленький лайфхак от воев Великой Артании: в густой траве на вбитых кольях, поперек предполагаемого направления вражеской атаки на уровне щиколотки в несколько рядов натянуты веревки, о которые и запинаются вражеские солдаты.) Но до этого доходит не у многих, при том, что до русских окопов остается еще не менее ста метров. Непрерывно грохочет русская артиллерия, обрушивая на атакующих и исходные позиции град снарядов, и в то же время австрийские батареи подавлены еще в самом начале сражения, а потому практически безмолвствуют.