Явился на праздник и младший брат богатого купца Дольмы, известного в Киеве христианина. Правда, нынче раскрасавчик Радко выглядел невеселым, сидел с опущенной головой, кудрявой и темноволосой, занавесив чубом глаза. От льнувших к нему баб в берестяных масках-личинах отмахивался. Думал о чем-то своем.

И все же одна из соблазнительниц приманила его. Стараясь держаться неподалеку, она то камешком кидала в Радко, то смеялась игривым русалочьим смехом. Потом и вовсе задрала подол выше пупа, оголив длинные ноги, пушок меж ними, гладкий белый живот. Вот Радко и не удержался, пошел за ней.

Сошлись они быстро и страстно. Женщина в маске, казалось, торопилась, не хотела ласк, а желала поскорее заполучить всего парня. Молчалива была, только дышала бурно. А когда Радко застонал сладострастно и затих успокоенно, она тут же выбралась из-под него и поспешила прочь. Радко привстал, переводя дыхание, смотрел, как ее светлый силуэт в длинной беленой рубахе растворяется во мраке. Полюбовница почти бежала, неслась туда, где за легкими рощами угадывались срубные башни Копырева конца [8] . Радко и забыл бы о ней вскоре, однако, когда из зарослей рощи у истоков ручья Кудрявца раздалось нетерпеливое лошадиное ржание, все же пригляделся. А затем услышал топот копыт. В потемках особо и не рассмотришь, но конь под ней явно не из последних, вон какой большой, быстрый, да и всадница на нем хорошо держится. Теперь она была в темной накидке и направлялась в сторону киевских городен.

Тут опять луна выплыла, осветила окрестности, и можно было заметить, что задние ноги скакуна были белые почти до колен.

– Вот это да! – почти выдохнул Радко. И повторил, подскочив: – Вот это да!

А потом зашелся громким торжествующим смехом.

Ясный месяц постепенно вышел из-за тучи. А как появился он полностью, то осветил площадку близ церкви Святого Ильи на Подоле. Служба в храме уже подходила к завершению, стали выходить прихожане. Один из них, высокий статный муж, обернулся к входной арке и широко перекрестился, поклонившись. Потом надел на голову опушенную мехом шапочку, шагнул в толпу. И тут же окликнул двоих:

– Эй, вы чего тут околачиваетесь? Или тоже уверовали?

Те приблизились. Один – крепкий молодец с пышными усами и растрепанной гривой волос, второй – худощавый плешивый мужичок с вызывающе торчащей вперед бороденкой.

– Так любопытно же нам, – молвил плешивый, разводя руками. – Всем интересно, вот и мы тоже решили…

– Решили они. Гм. Хотя… Может, и правильно, что пришли.

– Конечно, правильно, сударь наш Дольма досточтимый, – низким рокочущим басом подтвердил усатый богатырь. – И песнопения христианские нам любо послушать, да и вас проводим до дому. А то как нападет еще… кто. Народу нынче в Киев понаехало – как осы на мед слетелись. Мы же вас оградим, подсобим, чтоб не обидел никто. Ночка вон нынче какая темная, а мы… Уж мы-то!..

– Это меня-то кто-нибудь обидит? – хмыкнул названный Дольмой. – А это ты видел?

И, откинув полу легкого корзно [9] , показал рукоять меча. При этом добавил:

– Глуп ты, Бивой, как горшок необожженный. Чтобы я за себя не постоял? Ну да ладно. Раз явились, составите мне свиту. – И к плешивому обратился: – А вот ты, Жуяга, зря брата моего Вышебора оставил. Тебе подле него службу нести сегодня. Ну а как понадобится ему что? А тебя нет.

Названный Жуягой плешивый засопел, перебирая концы кушака.

– Не хватится. Он же прошлую ночь развлекался, тешил себя, а сегодня целый день раны старые его мучили. Потому заботливая Яра и подлила ему макового отвара в пиво. Так что спит нынче наш господин Вышебор, как медведь в зимнюю пору. Его и ударами била теперь не разбудишь.

Сказанное не понравилось Дольме. Остановился, стоял хмурый, вздыхал тяжело, словно бремя какое нес. А то вдруг обозлился, заворчал, что больно много воли ключница его Яра взяла, раз чуть что поит его хворого брата настоями. И заторопился. Да только не больно торопиться у них получалось. Маленький Жуяга постоянно отставал. То оплетка у него на ноге развязалась и он просил обождать, пока перемотает, то засмотрелся на резное украшение чьих-то ворот и другим указывал, а в тени под горой Хоревицей [10] вообще оступился и свалился в речку Глубочицу [11] . Пришлось вытаскивать нерадивого. Долго провозились. Дольма хоть и посмеялся над своим челядинцем, но в то же время стал ворчать, что, дескать, так они до рассвета провозятся, а им еще предстоит подъем осилить на гору, на которой его дворище находилось. Вроде и не так уж трудно это, однако и не сказать, что легко. Надо было миновать заросли под горой, потом крутой подъем. На коне было бы легче. И только Дольма помянул про коня, так сразу и услышал, как за спиной быстро проскакал верхом кто-то из спешивших на Хоревицу. Во тьме не разглядеть. А тут еще Жуяга, которого только что вытянули из воды, опять рухнул в речку. Пришлось вновь вытаскивать.

Купца Дольму это уже не веселило. Схватил Жуягу за шиворот, тряхнул, подзатыльник отвесил. И голос у самого суровый:

– Не нарочно ли ты уже дважды искупался в Глубочице, песья твоя кровь? Гляди, еще раз свалишься, я не то что тебя вытаскивать не стану, а сам потоплю, чтобы не морочил нам с Бивоем голову.

Здоровенный Бивой даже хохотнул.

– Вы только прикажите, хозяин, я сам этого плута на корм русалкам отправлю.

Дольма уже шагнул в тень зарослей под Хоревицей, но тут оглянулся.

– Не болтай глупости, Бивой. Русалки – это всего лишь выдумки невежд. Чтобы больше от тебя подобного не слышал. А теперь идемте, сказал!

Ночь уже вступала в свою вторую половину. Душно было. Даже там, где у причалов в гавани Притыке [12] покачивались струги со спущенными парусами, овеваемые легким ветром с Днепра, дыхание ночи не освежало. Корабли чуть поскрипывали снастями, почти соприкасаясь бортами; хлюпала вода, на носу одной из ладей горел фонарь и был виден силуэт заснувшего стражника. А у оснований мачт то там, то тут виднелись пестрые палатки, в которых почивали те из ромейских гостей, которые предпочли не селиться в княжеских хоромах или кому просто не хватило места.