И Радко воспрянул. Как тут было не согласиться? А Бермята уже пошел скликать своих. И диво – только что все лежали, будто поваленные бурей стволы, а по окрику старосты вмиг едва ли не всем селищем высыпали к реке.

Да, хорошо Радко было с рыбаками, с их простецкими, но такими интересными заботами. Сома-великана изловить – это так не похоже на его жизнь в последние дни, когда ему только и приходилось на вопросы о брате отвечать да огрызаться на всякие предположения. Тут все просто – собрались скопом и пошли.

Забравшись поглубже в реку, парень со всеми ставил за омутом двойную прочную сеть, наблюдал за долбленками, выплывавшими на глубину, видел собравшихся на берегу баб и отроков. Даже брюхатая Машуня явилась, тоже с ломом, как и остальные бабы. И подняли они великий шум, визжали, трещали трещотками, били в бубны. С лодок рыбаки стали кидать в воду камни, баламутили воду шестами. И после получаса такого шума подняли все же сома: показалась на поверхности тупорылая, закованная в твердый панцирь рыбина, всплыла, заволновалась, поплыла… И налетела на сеть, рванула. Однако люди удержали ее и, как бы ни напирал сом, не дали страшилищу уйти. Хотя и тот оказался будто в сговоре с водяным – то натягивал сеть, то отпускал. Людей просто мотало, орали все. Весело было!

Радко забыл о своих печалях в этой борьбе с подводным страшилищем. Там, где он с родичами Бермяты стоял, крепко удерживали сеть, но на другом конце невода люди попа`дали, едва не выпустив сома на свободу. Все кричали, ругались, поминали кикимор и водяного. Кто тут о новой вере вспомнит, когда рядом бесилось нечто древнее, чудовищное. Еле дотащили его до мели, где сбежавшиеся бабы принялись лупить кто камнем, кто ломом или оглоблей по огромной чешуйчатой спине, по голове страшной. А пасть-то какая!.. Может и человека проглотить, если подвернется.

Радко едва не выл от восторга, что такую рыбину взяли. Семь пудов потянет, не меньше. Спросил у Бермяты:

– Всем селищем пировать будете? На костре ломтиками поджарите, целиком или коптить на будущее задумали?

Бермята поглядел хитро, потом отвел Радко в сторону и попросил выкупить у них рыбу.

– Нам сейчас без надобности, не голодаем. А вот на муку если поможешь обменять, да и от своих щедрот соли добавишь, мы спасибо тебе скажем.

Ну, это их дела, местные, почему же к нему обращаются?

– Сам понимать должен. Ты нынче великий человек, ты место Дольмы займешь. И на купеческой пирушке тебя всякий послушает. Выторгуй нам так, чтобы путем все, чтобы не обманули.

– Я не стал наследником брата, – отозвался Радко, мрачнея. – Разве вчера не говорил?

– Что-то такое говорил. Но кто тебя вчера всерьез воспринимал? Да и понятно всем, что не калеке же Вышебору хозяйством таким заправлять, не Мирине бесплодной. Ты же в этом роду самый толковый. Об этом все и болтают в Киеве. Да и наши никто не сомневается, что именно ты Дольму завалил в реке. Он ведь подавлял тебя и принижал, вот ты и высвободился, порешив его. Теперь же, да еще при благоволящем тебе воеводе Добрыне, ты высоко поднимешься. Так что как сладится все у тебя…

«Как сладится», рыбак не успел договорить, ибо полетел на землю от сильного удара кулака Радко. Ошалело глядел на него снизу вверх и словно волка оскалившегося перед собой видел.

– Ты что болтаешь такое? Грязью меня измазать надумал? Да я за это… А еще вино мое вчера лакал, сыть подзаборная!.. Думал, что с убийцей брата за одним столом сидишь, дочку свою мне подкладывал… Что же вы за люди такие, если, зная меня, поклеп такой возводите?

Казалось, сейчас пинать-молотить рыбацкого старосту начнет. Однако лишь сплюнул и пошел прочь.

Бермята перевел дух. Такого волчьего оскала, такой злобы у Радко нередко принимавший его староста никогда прежде не видел. Вот и угадай, что в душе у человека таится…

И староста даже поискал на груди обереги-хранители. Да только нет их. Его, как старейшину местного, первого их лишили, чтобы старые верования не мешали привыкать к новой вере заморской.

А Радко шел и все думал: «Неужто в Киеве и впрямь судачат, что я брата порешил?» А что им не думать – многие знали, что он с Дольмой не ладил. А как случилось смертоубийство в тот день… Радко и сам полагал, что именно ему все наследство достанется. А вот оказалось, что Мирина… Ох и Мирина! Хитрая змея! Радко помнил, что, когда народ плескался и веселился толпой в водах Почайны, именно Мирина ближе всех стояла к мужу своему Дольме. Он отметил это потому, что она была словно нагая в мокрой льняной рубахе. Радко на нее тогда смотрел, глаз отвести не мог, пока его не окружили, не толкнул кто-то. Кто? Там и Лещ был, и Творим. Лещ даже молодого господина по плечу хлопал, твердил, что, мол, теперь все под Богом ходим, что исполнилась задумка Дольмы окрестить всю родню. Да, тогда Радко и отвлекся от снохи [60] соблазнительной. А еще заметил, как крепенькая чернавка Будька осмелилась потянуть за мокрый рукав рубахи их видного соседа, меховщика Хована, будто она право на это имела, будто, став христианкой, могла затрагивать нарочитого торговца даже при его суровой и властной жене. Да, на это Радко обратил внимание, даже указал на то Лещу. А вот на Дольму… Чего это кто-то будет на Дольму глядеть? Так Радко думалось тогда. Да и зачем? Но теперь ему стоило бы вспомнить, с кем из находившихся в реке он общался. Это важно, это может ему помочь.

Думать же о самом Дольме даже сейчас было страшно. Как и страшно вспоминать, что именно Мирина ближе всех к нему находилась. А она, как и Яра, древлянка. Где, кстати, Яра тогда была? Радко не мог вспомнить. Зато вспомнилось, что древляне своих баб и девок учат умению постоять за себя, иная и с одной рогатиной на охоту может отправиться. Сказывали же, что, когда пресветлая Ольга водила воинство на это племя, их женщины рядом с мужиками отважно бились. Но да кто на такую, как Мирина, лихое подумает? А вот он, Радко, знает, какова вдовица его брата. Это на людях она ресницами длинными хлопает, а на деле… На деле такая на что угодно способна.