– Ну, вот... началось, сейчас будет денег просить. Накликал...

– Ты это, посмотри, пожалуйста... я ровно иду?

– Чего?
– не понял я.

– Ну, посмотри... я иду ровно? Не заметно, что я - того?...
– дядька, тыльной стороной ладони, похлопал себя по небритой шее прямо под подбородком. После чего, сосредоточившись, и собрав глаза в кучу, продефилировал по пять шагов, туда и обратно, в обоих направлениях на полусогнутых ногах. Его порядком штормило.

– Ну, как?
– поинтересовался он.
– Ровно?

– А вы случайно во флоте не служили?
– с улыбкой спросил у него я.

– Нет. Я пограничником был, - гордо ответил дядька.
– Ну, так всё же как?...

– Вам правду сказать или чтоб успокоить?

– Правду, браток. Только правду...

– Тогда, если бы я вам сказал, что ровно, я бы соврал, - выдал я правду матку.

– Ну, и хрен с ним. Все равно бы догадалась...
– рубанул он сплеча.

– In Vina Veritas, - посочувствовал я ему.

– Чего?

– Я говорю: Истина в вине. Так говорили в древности. Это по латыни, пояснил я.

– А, понятно. Точно...
– дядька ткнул в небо перстом, как римский патриций или греческий античный философ.
– Умные люди были. Вот только, жаль... не понять этого моей старой перечнице.

– Ничего... справитесь...
– обнадёжил его я - Вы уж извините... спешу.

– Пора говоришь... тогда оно конечно. Только вот спешить не надо. Поспешишь - людей насмешишь. Так что, браток, не делай глупостей.

– Ну вот, опять... Да, что они все, сговорились что ли?... "Не окажись Глупцом", не делай глупостей... Хоть дома сиди, да нос не показывай. Ладно, хватит. Глупости всё это... О, и я туда же...

Пытаясь не зацыкливать себя на мрачных мыслях, я направился к автобусной остановке. Солнце было в зените. Время доходило к полудню.

Фридрих фон Айнхольц

Фридрих фон Айнхольц сидел в своём излюбленном кресле качалке, закутанный в клетчатый плед, обрамлённый бахромой с кисточками на уголках. Он размеренно раскачивался, в такт маятнику старинных напольных часов, ручной работы.

Это были уникальные часы. Они знали и помнили время, и хранили семейные тайны на протяжении полутора веков. Казалось, что время не имеет власти над ними. Они, повидали за свою бытность смену вот уже пяти поколений и оставались по-прежнему, в том первозданном виде, словно рука непревзойдённого мастера изготовителя, всего минуту назад завершила творение этого уникального шедевра.

На массивном резном корпусе красного дерева были искусно расположены, словно живые причудливые персонажи из греческой мифологии. Они были отлиты из тяжёлой жёлто-зелёной бронзы, и начищенные до зеркального блеска.

Фигурки представляли собой забавную композицию из отдельных сценок, в которых насмешливые нимфы отчаянно веселись, и флиртовали с рогатыми сатирами, в обществе бога веселья и виноделия Бахуса. По углам, верхний свод подпирали могучие, атлетического сложения атланты.

Циферблат отличался причудливыми узорами, искусно выполненной чеканки, а на стрелках часов притаились с готовностью опытного охотника, купидоны вооружённые неизменными луками и стрелами. Маятник представлял собой дополнение к панораме лесных пиршеств. Он был выполнен в форме качелей, на которых сидела весёлая обнажённая нимфа, а по обе стороны её раскачивали похотливые и козлоногие сатиры.

Старик внимательно всматривался в портрет, висевший на стене над отделкой камина. Он мерно раскачивался в такт маятнику часов, окутываемый клубами табачного дыма.

Дым из его почерневшей от времени трубки, медленно стелился сизыми пластами, которые растекались во все стороны его кабинета. Это был густой ароматный дым с пряным привкусом вишни. После каждой глубокой затяжки барона - дым, вулканчиком выплескивался из его трубки и после... медленными тягучими волнами, плавно перетекающими друг в друга, создавал фантастическую аллегорию.

Барон - был, несмотря на свои годы ещё поджарым и стройным стариком, уверенным в своих силах и отдающим себе отчёт во всех своих твёрдых решениях и поступках. И это в то время, как все его сверстники, кому пришлось доживать свой век, уже давно впали в старческий маразм, под гнётом съедающих их болезней.

Его организм - был с родни напольным часам, стоящим в его кабинете и казался похожим на вечный двигатель, точным и не изнашиваемым. Даже трость, красивую с мастерски выполненной позолоченной рукоятью, в виде головы овна, он брал с собой на прогулку лишь, для того, чтобы подчеркнуть свою элегантность и стремление выглядеть моложе, чем он был на самом деле. Его всегда гладко выбритые щёки, на смуглом породистом лице, продолжали сохранять свою свежесть и молодцеватую упругость. Их не коснулась рука времени, так беспощадно наложившая свою печать на лица стареющих людей, которая превращала их щёки и ослабевшие сморщенные веки в дряблые обвисшие мешки, присущие собакам английской породы. Глаза, с серо-зелёными, выцветшими от прожитой жизни зрачками продолжали излучать ясность ума и глубокую мудрость, накопленную житейским опытом. Седые брови придавали им особую выразительность и служили прекрасным дополнением к прямому красивому, аристократическому носу. Его высокий лоб почти не тронутый морщинами, венчал аккуратно подстриженный в каре, густой щетинистый ежик, жёстких снежно белых волос.

Одним словом и теперь не смотря на годы, он продолжал оставаться красавцем мужчиной с благородным сердцем и хорошими манерами. Многие женщины со скрытым придыханием в груди, глядя ему вслед, с сожалением в голосе говорили:

– Какой мужчина!... К сожалению, таких - уже больше не делают. Куда катится этот мир?...

Да Фридрих помнил как его Гретхен, покойной и милой красавице Гретхен, говорили её болтушки подруги:

– Грета, какая ты всё-таки счастливая. Дождалась своего принца на белом коне.