ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.

Часов в 10 утра, 3-го марта, меня вызвали к телефону.

– Кто говорит?

– Н. П., с вами говорит министр юстиции, А. Ф. Керенский. Сегодня в ночь сформировано Временное Правительство. Я взял портфель министра юстиции ...

– - Поздравляю вас.

– Н. П., забудем наши разногласия. Вы, должны помочь мне сформировать состав министерства и Сената... Я хочу поставить правосудие на недосягаемую высоту ...

– Прекрасная задача!

– Не можете ли вы собрать ваших товарищей по совету сегодня же ? Я хотел бы посоветоваться, чтобы наметить кандидатов...

– Помещение нашего совета погибло при пожаре здания Судебных Установлений.

– А вы не хотите принять меня у себя!

– Буду рад, если это вас устроит: в котором часу?

– После трех, можно?

– Буду ждать.

Перезвонившись с делопроизводителем, я распорядился оповестить членов совета, и просил их собраться к трем часам, у меня, в помещении моей канцелярии.

К трем часам, почти все, находившиеся в Петрограде, товарищи по совету были в сборе.

"Определенно-левые" ликовали. Остальные, в том числе и я, без энтузиазма, принимали совершившийся факт, с твердым намерением помочь правосудию удержаться на должной высоте.

Общим оттенком настроения, было изумление перед столь быстрой сменой декораций. На это, по-видимому, не рассчитывали наиболее оптимистически настроенные вожди революции. Члены Государственной Думы, решившие не подчиняться приказу о роспуске Думы, имели при себе, как говорят, яд, на случай неудачи и захвата их правительственными силами, что представлялось им довольно вероятным.

В 3 часа в мою канцелярию, без доклада, суетливо проник громоздкий, но озабоченно-подвижный, граф А. А. Орлов-Давыдов, член Государственной Думы, какими-то таинственными, психологическими нитями, очень привязанный к Керенскому.

Оскандаленный на всю Poccию недавним судебным процессом артистки Марусиной (Пуаре), умудрившейся, несмотря на свои пятьдесят лет, развести его с женой и женить на себе, подсунув ему якобы рожденного ею от него ребенка, граф, последнее время повсюду, неотступно следовал за Керенским, возил его в своем автомобиле, при чем сам ездил за шофера и, вообще, приписался к нему в адъютанты.

Правда, сам Керенский, в свое время, не отказал ему в интимной услуге: стать рядом с камердинером графа, в качестве второго шофера, при таинственном венчании графа с мнимою матерью его мнимого будущего младенца.

Эта пикантная подробность, случайно всплывшая при судебном разбирательстве, дала повод неугомонному Пуришкевичу однажды прервать в Думе запальчивую речь Керенского неожиданным восклицанием: "да, замолчи же, шофер!"

Потешник Пуришкевич имел в то время успех Думского клоуна и все ему сходило с рук. Почуяв, однако, что надвигаются более серьезные и ответственные времена, он вовсе уклонился от участия в думских заседаниях, работая весьма успешно на фронте со своим образцовым питательным отрядом и вынырнул вновь на "политическом поприще" уже в качестве трагического персонажа.

– Здравствуйте, что скажете?
– Встретил я графа, которого знал хорошо, так как был одно время его адвокатом.

– Я от Александра Федоровича... Он просил меня предупредить вас, что немного запоздает, его задержали в Думе... Вы мне позволите дождаться его у вас... Я должен потом ехать с ним...

Я провел графа в соседнюю комнату и он расположился там курить и терпеливо ждать.

Довольно скоро после этого, в передней послышалось движение. Швейцар суетливо распахнул двери моего рабочего кабинета, где заседали мы, и в него быстрыми шагами вошел Керенский. Он был в черной рабочей куртке, застегнутой наглухо, без всяких признаков белья. За ним следовал молодой присяжный поверенный Д. в военно-походной форме, как "призванный", работавший в какой-то военной канцелярии.

Керенский отрекомендовал нам его, как "офицера для поручений" при нем, министре.

Граф Орлов-Давыдов не выдержал и высунул, свою, густо обросшую волосами, любопытствующую физиономию из двери, чтобы насладиться зрелищем.

От имени Совета присяжных поверенных я приветствовал нового министра юстиции, высказав ему пожелание быть стойким блюстителем законности, в которой так нуждается Россия.

Он отвечал тепло и искренно, называя нас своими "учителями и дорогими товарищами", после чего облобызался с каждым из нас.

Мы усадили его в кресло. Одну секунду он был близок к обмороку. Я распорядился подать крепкого вина, и он, глотнув немного, оправился.

Я сидел рядом с ним и дотронулся до его похолодевшей руки. Он крепко пожал мою.

Какая-то глубокая, затаенная жалость в эту минуту мирила меня с ним.

– Уже закружилась голова, - подумал я, - что-то будет дальше!..

– Я устал - ужасно устал!
– как бы отвечая на мою тайную мысль, окончательно очнувшись, начал Керенский.
– Три ночи совершенно без сна... За то свершилось... Свершилось то, чего мы даже не смели ждать...