Выезд в замок Волче отсрочил на сутки – ему надо было выспаться и хоть немного отдохнуть. И Спаска была бы рада провести с ним еще несколько дней – вернуться на службу он должен был только к третьему числу, – но ночь на тридцать первое мая была особенной: праздник добрых духов. Все колдуны в эту ночь выходили в межмирье, и добрые духи особенно щедро давали им силу – Спаска ждала встречи с Вечным Бродягой.

За десять дней в Хстове она еще сильней привязалась к тетушке Любице, и та тоже не хотела расставаться со Спаской. И дело не в том, что это была женщина, которую что-то связывает с отцом, нет. Тетушка Любица много раз говорила, что Змай – кобель, каких мало, и если бы не горькая ее вдовья участь, она бы в его сторону и не взглянула. Ей больше не хватало детишек, о которых она могла бы заботиться, и если Волче в самом деле был ей вместо сына, то в Спаске она видела дочь. Нет, она не набивалась Спаске в матери, просто относилась к ней с любовью и искренним участием. Баба Пава по сравнению с тетушкой Любицей была слишком чопорной и больше волновалась о приличиях и здоровье Спаски.

Ей не пришлось рассказывать тетушке Любице о Волче – та, как и отец, сама обо всем догадалась. Но, в отличие от отца, не смеялась над Спаской, а только помогала ей. Даже согласилась обмануть Славуша, когда тот приехал, чтобы Спаску забрать.

В тот вечер, когда вернулся Волче, Спаска с тетушкой засиделись на кухне до рассвета – будто чувствовали его приближение. И работа для долгих разговоров на кухне всегда находилась: Спаска перебирала крупу, а тетушка Любица молола пряности, купленные накануне у кинских купцов. Монотонная работа и неспешный разговор успокаивали Спаску, ни с кем она не могла говорить так спокойно и откровенно, как с тетушкой, – о женском, о том, о чем не могла говорить ни с отцом, ни со Славушем, ни даже с бабой Павой. Баба Пава только и твердила, что юбки должны быть подлинней, лиф посвободней, а его вырез повыше. Тетушка смеялась над этим и показывала Спаске маленькие хитрости: как затягивать лиф, чтобы талия казалась тоньше, а грудь пышнее; как надевать юбки, чтобы они плавно покачивались в такт движениям; как приоткрывать губы, чтобы они выглядели соблазнительно, а не глупо; как в нужное время правильно показать тонкую щиколотку; когда нагнуться, а когда присесть.

– Это, милая моя, искусство, – говаривала тетушка, – соблазнять так, чтобы видны были только целомудрие и скромность. Главное – не переборщить. А впрочем, мужики ничего в этом не понимают и никогда не поймут. На эти простенькие уловки ведутся что мальчишки, что старики. Даже твой отец – уж до чего прожженный распутник, а против моих хитростей устоять не может.

Спаску такие премудрости почему-то смешили, но, вспомнив жизнь в деревне, она перестала сомневаться в правильности этих советов. Осознание того, что она уже взрослая девушка, поднимало ее в собственных глазах, раскрывало перед ней множество запертых раньше дверей, и впереди ей виделось неизбежное счастье. Рядом с тетушкой ее отпускал даже страх, словно из опасного и нелюбимого ею Хстова она переносилась в хрустальный дворец, где невозможны беда и смерть.

Нет, разговаривая с Волче, она не вспомнила о тетушкиной науке – лишь случайно поймала себя на том, что смотрит на него не так, как смотрела раньше. Одного этого оказалось достаточно…

Когда Волче ушел к Зоричу – отправить голубя в замок, – тетушка тут же вышла из кухни, оправдываясь:

– Я не подглядывала, так и знай, не подглядывала и не подслушивала. Сами встали посреди трактира. Что ж мне, глаза надо было завязать и уши заткнуть?

Спаска в ту минуту еще не пришла в себя, еще не поняла, как счастлива, не поверила, что все это не сон. Это был первый в ее жизни поцелуй, и, наверное, она представляла его по-другому – робким, застенчивым, со словами любви и обещаниями, – но все ее грезы не стоили выеденного яйца по сравнению с явью.

– Смотри-ка, сподобился… – вздохнула тетушка Любица. – Я думала, так и будет вокруг да около ходить.

– Тетушка, а это ничего, что я… ну, что все так? Мы ведь не жених и невеста… Он ведь даже не сказал мне ничего. – Спаска кривила душой – ей не было дела до приличий.

– А зачем говорить? Без слов разве не ясно? Он ломался, потому что татка твой ему сказал «не про тебя девка». А Волче твоего отца уважает, не хотел поперек него идти.

– Что, так и сказал? – Спаска обмерла.

– Ты отца-то не слушай. – Тетушка Любица рассмеялась. – Он сегодня одно думает, а завтра другое. А Волче, вот увидишь, при первой же встрече твоей руки у Змая попросит, не будет у него за спиной с тобой любовь крутить.

– И меня не спросит? – удивилась Спаска.

– Нет. Я так думаю. Но ты не переживай, отец-то спросит обязательно. Он тебя неволить не будет, разве что подождать захочет. И, милая, ты уж хорошенько подумай, чего ты хочешь. Хочешь мужем вертеть во все стороны, как тебе заблагорассудится, – лучше за своего Славуша выходи. Он тоже хороший парень, пылинки с тебя будет сдувать. А Волче, знаешь, парень простой, деревенский, строгих правил. Ласкового слова не допросишься, но зато ни в обиду тебя не даст, ни на сторону не посмотрит; как за каменной стеной с ним жить будешь, в лепешку расшибется ради тебя и детишек.

– Отец мне другого хочет. Жизни другой, – вздохнула Спаска. – Славуш богатый, у него и земля есть, и золото. Отец хочет, чтобы я как царевна жила.

– А ты?

– А я… Мне все равно. Я с Волче хочу. И не надо мне никаких ласковых слов…

– Вообще-то он хороший, добрый. Только в доме все по его будет, а не по-твоему. Как он скажет, так ты и сделаешь. А не сделаешь – тебе же хуже выйдет. Вот и думай после этого, хочешь ты царевной жить, как сыр в масле кататься, слугам приказания раздавать, или с утра до ночи у печки стоять, полы добела скоблить, детишкам сопли подтирать… – Тетушка Любица смахнула вдруг слезу. – И когда придет мужик со службы, скатертью-самобранкой перед ним стелиться…