Слова откровения Танграуса день и ночь стучали у него в голове: «Полутысячелетняя дань вернется». Исподний мир имел право на возвращение этой «дани», имел право на ненависть и месть. Даже на бессмысленную месть, если Йока не сможет прорвать границу миров и вернуть «дань».

Каждая поездка на авто, шум насоса на кухне, подъем на лифте усугубляли чувство вины – словно Исподний мир наблюдал за Йерой, чтобы вскоре предъявить счет.

Йера ревностно отмечал каждый штрих благополучия Обитаемого мира и с ужасом глядел на беззаботных людей вокруг. Инда был прав: они считают, что свет солнечных камней принадлежит им по праву, и не захотят так просто отказаться от этого права. Обычно снисходительный к людям, Йера стал ощущать раздражение, глядя на бездумную сытость: никто не ищет причин богатства Обитаемого мира, не ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма (как усомнился в нем Йока с присущим ему чутьем на несправедливость), не интересуется, откуда чудотворы берут энергию и почему.

Над этим легкомыслием витала смертельная угроза, но никому не приходило в голову, что крушение Обитаемого мира – закономерный итог его сытости и благополучия. Что каждый человек так или иначе приближает катастрофу, просто включая свет в своей комнате, не говоря о заводах, не говоря о солнечных днях… И когда эта катастрофа разразится, каждый будет считать себя невинной жертвой.

Инда был прав: люди предпочтут быть обманутыми, лишь бы сохранить привычный достаток и успокоить совесть. Вот что мучило Йеру больше всего: никто не хочет отмены основного постулата теоретического мистицизма, никто не хочет правды – и потому чудотворам так легко управлять миром. Казалось бы, энергетическую модель двух миров способен понять и школьник, но пятьсот лет люди с радостью верят в абсолютное зло Исподнего мира, потому что им удобно в это верить.

Нет, Йера не желал людям зла. Напротив, он считал, что крушение свода – слишком тяжкое наказание за легкомыслие и привычку к достатку. Но ему очень хотелось, чтобы Обитаемый мир понял, за что будет наказан столь жестоко. Было бы справедливым, если бы каждый человек, зажигая солнечный камень, понимал, что не имеет на этот свет никакого права. Да, это было бы справедливым.

Йера не был наивным и догадывался: люди не поверят в то, во что не хотят верить. Но он поставил перед собой задачу быть услышанным – и намеревался добиться цели. В суде ему не требовалось убеждать кого-то в своей правоте, но он слыл справедливым судьей именно потому, что доказывал справедливость своих решений. В политике убедительность выглядит иначе, чем в суде, на этом поприще он был новичком. Однако надеялся до окончания каникул до мелочей продумать свою кампанию – убедить Обитаемый мир в виновности перед Исподним. Не столько ради сомнительного шанса предотвратить катастрофу, сколько… в надежде на будущее, если оно вообще есть у Обитаемого мира.

Ежедневные отчеты Пущена превратились в короткие записки: ничего нового выяснить пока не удалось. Града Горен бесплодно созерцал Исподний мир и попусту слушал «голос» Внерубежья – откровения ему не являлись. Ждана Изветен, будучи убежденным в том, что никакое внушение не поможет Горену увидеть то, чего не видел его отец (по выражению самого Изветена), все равно помогал ему в экстатических практиках – лишь бы Горен не искал других способов медитировать.

Йера передал ему последние слова, услышанные от Пущена, и Изветен тщетно и без особенной надежды на успех искал пути восстановить его память. Он заказал множество книг из Славленской национальной библиотеки, но не брезговал и старинными трактатами магнетизеров из собрания своего отца – лженаучными и малограмотными.

Инда сдержал обещание: славленские газеты прославляли Йеру Йелена, только никто об этом не читал – скучно читать хвалебные речи, не содержащие «жареных» фактов. Ситуация донельзя напоминала судейскую побасенку: «Йелен не дурак? Ну тогда я извиняюсь…»

Во вторник пришла телеграмма от Ветрена с приглашением на завтрашний ужин – видимо, его толкнули на это фальшивые мадригалы в газетах. Однако Йера обрадовался приглашению, ему хотелось поговорить с Ветреном об убедительности вообще и о политических играх с народом в частности. Встреча намечалась не в доме Ветрена, а в шикарной ресторации, но Йера принял это как некую игру: сумасшедшие не ходят по ресторациям, это не сочетается с общепринятым представлением о безумцах.

В среду утром, не дождавшись от Пущена обещанной бумаги, он отправил в агентство телеграмму, но ответа не получил. Новая волна подозрений и страхов застала Йеру врасплох, он вспомнил вдруг едкие слова Пущена о том, что маленькие секреты чудотворов стоят гораздо дороже жизни какого-то Горена. И если передача секретов Граде Горену не пугала чудотворов (и тем не менее старший Горен погиб), то Йера все же был членом Государственной думы и имел возможность обнародовать известные ему факты. Он проверил, лежат ли вырезки из контурных карт, изрисованных Пущеном, в ящике стола, и, не доверяя замкам на дверях (которые запирались только на ночь), переложил все отчеты агентства в сейф. И отправился в Славлену – поговорить с Пущеном об опасности, которая могла бы угрожать им обоим, а потом, перед встречей в ресторации, собирался навестить и Горена.

В агентстве Йеру встретил секретарь, попросил извинений за то, что не ответил на телеграмму, и сообщил, что Пущен нездоров, потому пока не составил нужной Йере бумаги. И Йера поверил бы во внезапную болезнь Пущена, если бы секретарь не прятал глаза, то бледнея, то краснея, и не выглядел столь обеспокоенным.

– Скажите, а болезнь Пущена серьезна? Она не угрожает его жизни? – на всякий случай переспросил Йера, думая как о возможном отравлении детектива, так и о какой-нибудь нарочно подстроенной травме.

Секретарь покачал головой и снова отвел глаза – видимо, вопрос был для него неудобным. Будто его наниматель был болен дурной болезнью…

– Скажите, я мог бы его навестить? – продолжил Йера. – В частном порядке…

– Не думаю, что в этом есть смысл… – уклончиво ответил секретарь.

И только тут Йера догадался: доктор Чаян говорил, что Пущен морфинист, которому удалось прекратить прием наркотика. И добавил: именно прекратить, потому что избавиться от наркоманической зависимости невозможно…