Срочные дела обнаружились позднее еще у двух членов экспедиции.

– - Рабы!
– - продолжает клеймить нас Феликс и достает из портфеля эстонский журнал "Искусство и быт".
– - Посмотрите, как надо жить! Сейчас же не каменный век, идиоты!.. Окна -- это глаза дома.

Похмыкивая, мы разглядываем картинки и соглашаемся, что все это красиво. Но деньги?..

– - Не на те казак пьет, что есть, а на те, что будут, -- напоминает Феликс. И обещает достать к весне нужную сумму.

– - А где ты возьмешь?
– - интересуюсь я.

– - Не твой вопрос. Готовься через год отдать свою долю...

Мы решаем заказать к весне просторные рамы. И дело не только в посулах Феликса разжиться деньгами. Мы, наверное, чувствуем, что без него наш строительный оркестрик распадается.

Его "бол-л-лван!", которое он произносит так, словно в два удара вколачивает гвоздь, или "идиоты!", сказанное с различными интонациями -- от короткой и сердитой до иронично-восхищенной, не обижают нас. Феликс любит людей, поэтому многое ненавидит.

Декабрь стоит морозный, скрипучий, и мы на время останавливаем строительство. Феликс и Молодцов пропадают по выходным на работе, я вновь хожу в Публичную библиотеку и роюсь в литературе. Тема, которой я руковожу, моя первая самостоятельная научная работа, и хочется сделать ее на "отлично". Интуитивно я понимаю, что она лишь частица бумажной метели и не позднее чем через год выпадет в осадок в институтском архиве; и от этого немного скучно. И бодрый тон телевизионных комментаторов не радует. Скорее наоборот...

Иногда звонит Удилов и интересуется, как дела.

– - Нормально, -- отвечаю я и из вежливости спрашиваю: -- А как у тебя?

"Да, понимаешь..." -- он начинает рассказывать, как у него дела.

Как Никола работает, так и говорит -- медленно, нудно, с ничего не значащими подробностями и паузами, будто что-то доглатывает.

Когда Вера просит Удилова отпилить кусочек доски для какой-нибудь хозяйственной надобности, он недоверчиво смотрит на жену, словно постигая мысль и испытывая -- не шутит ли? Затем озабоченно хмурится, неторопливо, как в замедленной съемке, разворачивается, осторожно переступая ногами, и идет готовить инструмент. Он не спеша выдвигает из-под дивана ящики с коробочками, зачем-то берет их в руки, читает аккуратные надписи на них, открывает, смотрит на содержимое, кладет на место и достает наконец ножовки. Одну, другую, третью. Стоя на коленях, он замирает с прищуренным глазом, проверяя разводку пилы, -- словно целится из винтовки, и горестно замечает, что без него кто-то похозяйничал с инструментом. Неизвестно, кто, но сразу видно, что пилили по гвоздям. "Да брось ты, Николаша, -- мимоходом успокаивает его сестра.
– - Никто твой инструмент и пальцем не тронул".-- "Ну да! Не тронули...
– - Удилов поднимается с пола и идет к жене: -- Вот, посмотри, какие следы!.." -- "Иди ты в баню!
– - отмахивается сестра.
– - Дай мне пилу, я сама отпилю!" -- "Отпилишь...
– - хмыкает Удилов и садится вострить пилу трехгранным напильником с самодельной пластмассовой ручкой.
– Только приведешь инструмент в порядок, так кто-то испортит..."

Заточив пилу, он выбирает доску, разглядывая каждую долгим немигающим взглядом, и идет к Вере уточнять размеры. Затем, насупившись, он подтачивает карандаш, осматривает линейку -- не искривилась ли за время лежания в чемодане?
– - и, осторожно приложив ее к доске, с легким нажимом чиркает карандашом. Вслед за этим он низко склоняется над риской, едва не касаясь доски носом, и, не дыша, рассматривает, как получилось. Похмыкав и пожевав губами, он проводит вторую риску -- с большим нажимом. И только после этого берет в руки пилу. Пилит он аккуратно, но перекосив в остервенении лицо, словно каторжник, добывающий свободу куском напильника.

С отпиленной доской, с которой он уже снял заусеницы, Никола идет к жене и молча перетаптывается за ее спиной, пока она его не заметит и не оторвется от кастрюль: "Ты чего, Коля, хочешь?" Никола смотрит на нее, как на врага, и раздувает ноздри. Как она могла забыть, что он готовил ей доску?..

"Сделал?
– - вспоминает жена.
– - Ну и молодец, давай сюда. Хорошая дощечка получилась. Молодец, Коляша!" -- она сует доску под мусорное ведро, чтобы поднять его на два сантиметра, и Удилов, потоптавшись возле ведра, идет собирать инструмент. Он вновь осматривает пилу, напильник, линейку...

Я шарахаюсь от его инструмента, как от высокого напряжения. Однажды я сломал ему какое-то дефицитное сверло. Он так скрипнул зубами, что отвалилась коронка. Молча скрипнул. Был потрясен моей неаккуратностью.

Любимое занятие Удилова -- раскладывать по коробочкам разные финтифлюшки и выписывать из газет интересные сообщения. Газеты он читает подолгу и внимательно. Как говорит Феликс, Никола много знает, но мало понимает. У него можно справиться, как зовут королеву Нидерландов или во что обошлось строительство моста через Босфор турецким налогоплательщикам. "Постой-постой, -- задумчиво щурится Удилов.
– - Сейчас я вспомню, где у меня записано". И достает с книжной полки нужный альбом. Мне кажется в этот момент он торжествует. Вот, дескать, вы все считаете себя умниками, а без меня обойтись не можете. Иногда я специально обращаюсь к нему за справкой, чтобы подбодрить. Никола листает альбом и перечисляет между делом записанное: Королевство Камбоджия... Это не то. Глубины Мирового океана. Не то. Так, сейчас найдем. Вот, кстати, стоимость редких почтовых марок на мировом рынке. Или, сколько весил мозг Тургенева. Не интересуешься?.."

Однажды я узнал, что он много лет выписывает результаты футбольных матчей высшей лиги, хотя знаком с этой игрой чисто теоретически. Пару раз мы уговаривали его поиграть с нами на полянке против местных пацанов, и Феликс после первого тайма сказал, что убьет Николу, если тот будет бить по мячу зажмурившись и говорить, что срезалось. Пацаны валились со смеху на траву, и только благодаря этому мы не проиграли. Сестра тогда надела тренировочные штаны и вышла на поле. Ей, наверное, было неловко перед сыновьями, которые всхлипывали, но продолжали играть в нашей команде.