Что такое «нефтяной» нарком и как далеко простирается его влияние, Байбакову перед началом войны объяснил Молотов. Таким вот телефонным звонком:

— Товарищ Байбаков, вы что делаете? Почему не выгоняете японцев с северного Сахалина?

Речь шла о концессиях на эксплуатацию Японией нефтяных месторождений в северной части острова Сахалин. Договор на эти концессии сроком на 45 лет был подписан в 1925 году. Но в конце 1930-х они стали предметом спора и трений не только между концессионерами и администрацией советского Сахалина, но и между правительствами. И вот нарком иностранных дел велит наркому нефтяной промышленности расторгнуть договор.

— Товарищ Молотов, мне на это никакой команды не было. Никто не давал таких указаний. А это вопрос политический.

— Так вот, имейте в виду, что, если вы не найдете способов расторжения договора о концессии, мы вас накажем, — произнес Молотов и повесил трубку.

После этого разговора Байбаков предался размышлениям. Конечно, так дела не делаются: подписали договор на 45 лет — надо выполнять. Но с другой стороны… Договор был подписан в первые годы советской власти, когда страна вставала из разрухи, а теперь промышленный потенциал СССР значительно возрос. И самое главное — японское правительство отклонило предложение Сталина заключить пакт о ненападении, ну, пусть теперь пеняют на себя.

«Мы стали обдумывать, как выдворить японцев с северного Сахалина, — пишет Байбаков. — Эта задача была непростой, так как наркомат еще не располагал материалами, компрометирующими японских концессионеров. Сахалинские нефтяники, в соответствии с нашими указаниями, сообщали о всех нарушениях и недостатках, допущенных японскими эксплуатационниками. Мы предъявили японской стороне претензии, предупредив, что если и впредь будут допускаться нарушения в разработке Охинского месторождения, то советская сторона расторгнет концессионное соглашение».

Вскоре началась война. И только в 1943 году, после Сталинградской битвы, СССР в одностороннем порядке вышел из этого соглашения.

С Лаврентием Берией и под его неусыпным оком Байбакову пришлось работать долгие годы. Как первый заместитель председателя Совнаркома (позже — Совета министров) тот курировал ряд важнейших отраслей, в том числе и топливную промышленность (был председателем Бюро по топливу). Кураторство нефтяной промышленности главой НКВД объяснялось не только важностью этой отрасли, но и тем, что на нефтепромыслах вовсю использовался «спецконтингент». Этим славился, например, Ухтпечлаг, где заключенные вели шахтную добычу высоковязкой нефти на Ярегском месторождении.

«Вызывал он меня в Кремль или на Лубянку часто… Звонил всегда внезапно, редко здоровался и начинал разговор по обыкновению отрывистым вопросом: “Как дела, Байбаков?” (слово “товарищ” в таких разговорах не употреблял). Произнося мою фамилию, ставил, как и Сталин, ударение на втором слоге. Слушал меня внимательно, не перебивая, хотя потом вопросы задавал резко, порой крикливо и даже грубо, прибегая и к крепким выражениям, — это было в его стиле общения с теми, кто был в той или иной мере ему подчинен и от него зависим. Он как бы постоянно напоминал об этой зависимости и о том, кто он».

Лаврентий Павлович Берия. 1930-е. [РГАСПИ]

Был характерный случай, памятный Байбакову еще с довоенных лет. Заболев ангиной, с температурой под сорок, он лежал дома в постели. Вдруг по «вертушке» позвонили. Трубку сняла его жена, Клавдия Андреевна, озабоченная и расстроенная болезнью мужа. Там кто-то отрывисто сквозь зубы назвался. Она не расслышала и сказала:

— Кто это? Повторите.

— Дура, Берия говорит! — раздался в трубке разъяренный голос. — Мне нужен Байбаков. Пусть подойдет.

— Он болен, простудился, лежит с высокой температурой, — замялась Клавдия Андреевна.

Берия в том же резком, раздраженном тоне ответил, что каждый дурак может простудиться — нужно носить галоши (из всех членов Политбюро в то время галоши носили только Берия и Суслов). Когда Байбаков с трудом поднялся и взял трубку, Берия, не справляясь о его здоровье, приказал вылететь вместе с наркомом внутренних дел Кругловым в Уфу, где на нефтеперерабатывающем заводе произошла серьезная авария. И уже через несколько часов, так и не сбив высокую температуру, нарком нефтяной промышленности очутился в Уфе.

«Конечно же, было обидно до слез, — вспоминал Байбаков. — Ну ладно, со мной можно поступать не церемонясь, я мужчина. Но зачем оскорблять жену, женщину, она-то здесь при чем? Вот знал бы об этом Сталин… И не только мне приходила в голову такая мысль, что Сталин многого не знает о поведении и методах работы Берии. Но как-то все забывали свои обиды, примирялись с грубостью, — одни считали это простотой, другие, как я, прощали, относя это к издержкам характера Берии, а иные оправдывали сами же: ведь, мол, за дело болеет Лаврентий Павлович, ночей не спит, не бережет свои нервы, здесь легко и сорваться».