— Для официальных представителей Ложи у нас всегда открыты двери.

— Ну вот они, ваши лучшие люди, — брезгливо отмахнулся Штизель. — Небось шуму от них, гари, вони…

— Простите, хэрр Штизель, но обсуждать наших постояльцев не входит в мои обязанности. Если честно, я бы вам не рекомендовал вовсе обсуждать официальных представителей Ложи. И вообще… — швейцар хотел вежливо, но решительно прервать недозволенный разговор, однако олух резко обернулся инагло перебил:

— А я че? Я ниче, я ж просто так… Хороший ты, смотрю, мужик, исполнительный, — вздохнул он сочувственно. — Небось, хорошо здесь устроился, а? Работа вроде непыльная, наверно, и платят, раз пятьсот крон за день с лучших людей берут.

Швейцар позволил себе короткий, ничего не выражающий взгляд.

— А, понятно, — невесело улыбнулся Штизель с еще большим сочувствием, проявив поразительную для олуха догадливость. — А я вот только что из Ортшафта приехал — слыхал о таком? — ищу вот, куда податься. Подумал, может, вам смышленые парни нужны…

— На вашем месте я бы попробовал устроиться на фабрику. Там всегда нужны смышленые парни.

— А на какую, не подскажешь?

— На любую, хэрр Штизель, — процедил сквозь зубы швейцар, теряя терпение: слуги уже открепили тяжелый чемодан и сняли его с крыши.

— А, ну спасибо за совет! — радостно протянул олух и даже наконец-то отступил на шаг, но тут же остановился. — Тебя как звать-то?

— Отто, — представился швейцар. Он был готов на все, лишь бы избавиться от настырного олуха.

Кучер, получив щедрые чаевые, хлестнул негальцев вожжами, и карета двинулась вверх по Имперскому проспекту.

Штизель сосредоточенно поскреб лоб, внимательно разглядывая каменное лицо привратника.

— А ты, часом, не тетки Марты сын, а? — с надеждой поинтересовался олух. — Лицо у тебя знакомое…

— Нет, — шикнул швейцар. Половина Флахланда уже шла к дверям, постукивая о мостовую тростью в такт своим хозяйским шагам. Чемодан следовал за ним.

— А, ну извиняй, — примирительно поднял руки. — Попутал. А так-то очень похож. И тоже Отто звать. Ну, бывай, — помахал он на прощание. — Буду мимо проходить — загляну. А как разбогатею — обязательно на денек у вас поселюсь. В лучшей комнате для лучшего человека!

— Доброго дня, хэрр Штизель, — выдавил из себя швейцар.

Олух улыбнулся самой искренней и открытой улыбкой наивного, добродушного идиота, бодро развернулся и…

Со всего маху врезался в половину Флахланда. Швейцар напрягся до дрожи, предвкушая вечерний строгий выговор и вычеты из жалования.

Олух запричитал и заохал, то хватаясь за лицо, то протягивая к черному сюртуку руки.

— Простите, простите, — раболепно раскланялся Штизель. — Ей-богу, виноват! Не хотел. Простите, Единого ради! Прос…

Из-под модного цилиндра сверкнули темные, почти черные, с индиговыми крапинами на радужке глаза.

Олух с перепугу отскочил в сторону.

— Простите, простите!.. Ох, простите! — лепетал Штизель, задом отходя с пути сюртука и раскланиваясь.

Черный сюртук оперся на трость. Половина Флахланда надменно фыркнула и смахнула воображаемую грязь с лацкана, не удостоив сбежавшего олуха взглядом.

— Добрый день, Отто, — поздоровался сюртук с хозяйской вежливостью в голосе.

— Добрый день, — глубоко поклонился швейцар и услужливо открыл дверь. — Рады видеть вас снова, майнхэрр ван Геер.

Бруно этого не слышал. Он был уже далеко от «Империи».

В вестибюле гостиницы, как обычно, было тихо и безлюдно. Тишину разбавляли лишь эхо тикающих часов и тихие переговоры за стойкой, где помимо портье стоял и сам управляющий «Империи» — Людовик Терье. Впрочем, тьердемондцем он был примерно таким же, как свежайший сыр «Дун де Шам» на анрийских рынках. Обымперившийся до мозга костей в третьем поколении мсье Людовик вне рабочего времени был больше известен как хэрр Людвиг, и о далекой родине предков знал примерно столько же, сколько ландрийский обыватель знает о пустыне Сель-Джаар. Однако он изо всех сил старался походить на тьердемондца, считая, что это каким-то образом поднимает престиж «Империи» еще выше.

Маленький, бочкообразный, с закрученными тонкими усиками и набринолиненными редкими волосами, как всегда, слегка недовольный, слегка раздраженный, с взглядом человека, который найдет повод придраться к чему угодно, мсье Людовик занимался тем, чем и занимался обычно, когда покидал свой уютный кабинет и выходил «в народ» — придирался к чему угодно и с сожалением констатировал, что работники совсем обленились и не хотят работать. И это за те деньги, что они получают, между прочим. Однако, увидев вошедший в вестибюль бюджет Зеунладта, мсье Людовик тут же прекратил отчитывать нерадивого портье за допущенную в учетной книге ошибку, подобрался и лучезарно улыбнулся, узнав в дорогом черном сюртуке его владельца.

— Мусье ван Геер! Бонжур! Бьянвеню! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — приветливо протянул он, старательно подражая тьердемондскому акценту.

Артур ван Геер неторопливо подошел к стойке, всем своим видом требуя проявлять максимум уважения к себе. Зажатый и взволнованный портье вытянулся, торопливо поклонился, изображая доброжелательную улыбку человека, который несказанно рад видеть долгожданного гостя.

Ван Геер даже не заметил его. Он остановился, оперся на трость, бегло окинул раскланивающегося с заискивающей улыбочкой управляющего надменным взглядом. Снисходительно кивнул в знак приветствия, небрежно приподняв цилиндр. Сделал это так, чтобы ни у кого не возникло сомнений: он здоровается исключительно потому, что человек воспитанный.