В жизни борьба со злом чаще всего оказывается навязана со стороны. Не вызвана благородными мотивами, не устлана благими намерениями. Для одних она — работа, у других отсутствует выбор. А кто-то приравнивает ее к искуплению. Когда придет время, ни у кого не получится остаться в стороне — нагрянет миг, когда покою придет конец. Крафтовая литература, 2020
Annotation
В жизни борьба со злом чаще всего оказывается навязана со стороны. Не вызвана благородными мотивами, не устлана благими намерениями. Для одних она — работа, у других отсутствует выбор. А кто-то приравнивает ее к искуплению. Когда придет время, ни у кого не получится остаться в стороне — нагрянет миг, когда покою придет конец.
Крафтовая литература, 2020
Олег Савощик
Олег Савощик
Обрыв
Стрелки показали начало двадцатого. Меньше трех часов до отбоя. Почти одиннадцать до новой смены. Потом личное время и снова отбой.
Восемь часов работы.
Восемь часов бытовых забот.
Восемь часов сна.
Вчера Самосбор забрал парнишку из сборочного цеха. Значит, к моей выработке накинут еще. Естественно, без доплаты.
Десять часов работы.
Семь часов бытовухи.
Семь на сон.
Глухой удар из глубины перекрытий заставил отвлечься от проклятого циферблата, в котором сосредоточилась вся моя жизнь. Я посмотрел на улицу сквозь заляпанное стекло единственного в блоке окна.
Работа, скука, сон. Иногда вой сирен и щелчки гермозатворов.
Повторить.
Я не жалуюсь, все так живут. Но иногда просто хочется посидеть у окна, покурить, даже если по ту сторону лишь завешенный дымкой бетон да глухая стена в десятке метров напротив.
Затушив бычок о треснувший край подоконника, задумчиво покрутил в руке последнюю пачку. Шершавый, приятный на ощупь картон еще не успел помяться в кармане, яркая наклейка и зазывно торчащий язычок тонкой фольги словно намекали: одной сигареты в такие моменты мало. Но пачка последняя, а ежемесячных талонов на курево ждать четыре дня.
Опять придется стрелять у мужиков или искать барыгу через «ГнилоНет».
Махнув рукой на эту мысль, я снова чиркнул спичкой.
— Ты коммунистом был? — Мужчина, стоявший на коленях неподалеку, достал голову из мусоропровода и повернулся ко мне. — А? Был?
— Я и сейчас коммунист, — бросил я.
Конечно, коммунист, будто у меня есть выбор! А за другие речи можно и от ликвидатора пулю схватить.
— Во! Я и говорю — иные сюда не попадают! Все верили и строили этово, как его? Будущее светлое, равное для каждого. А вон чего понастроили. И сюда попали. Бесконечная хрущевка, где у всех поровну и жизни, и смерти. Ад это, говорю тебе, ад для всякого коммуняки. — Мужик закончил тарабарщину и снова засунул бритую макушку в люк мусоропровода.
Что он там делает, я не знал и, по правде, знать не хотел. Лелик — очередной безумец, проигравший разум в стенах Гигахруща. Работа, сон. Оставшееся время мы либо забиваем рутиной — от хлопот по дому до бессмысленного просмотра передач по ящику — либо задаем вопросы без ответов. Пока наше здравомыслие не сойдет с рельс, утратив последнюю связь с реальностью.
Если Самосбор не опередит.
В коридоре послышались торопливые шаги. Я хорошо изучил этот путь, как и всякий, кто хочет успеть к гермозатворам жилого блока вовремя. Сто метров по обшарпанному полу, направо еще десять. Дверь на лестницу, два проема вверх, еще семьдесят метров. Меньше трех минут на все, и если сорваться с места в первые секунды тревоги — останешься жив.
— Так и думал, что найду тебя здесь. — Дима даже не запыхался. — Серег, у нас ЧП.
Я протянул ему тлеющую сигарету, как раз на одну затяжку осталось. Пускай дым в его легких отсрочит новость хоть на мгновение. Почему я должен знать это сейчас? Не хочу.
Это не сирены, значит, ЧП подождет еще секунду.
— Лифт оборвался.
Вот это действительно хреново. Старые механизмы часто ломались, кабины застревали, а ремонтников порой приходилось ждать неделями. Но обрыв… Починка может затянуться от нескольких месяцев до бесконечности.
С неисправным лифтом плохо, без него еще хуже: следующий только на семнадцатом, а значит, одиннадцать этажей придется топать пешком. Каждый день.
Но лицо брата казалось серее обычного, и стало понятно — он не договорил.
— Кто там был? — чувствуя мерзкий холодок за ребрами, спросил я.
* * *
Из полуоткрытой двери нашей комнаты доносился приглушенный плач:
— Что я мужу скажу? Он в две смены работает, только бы я могла за детьми смотреть. А я… не досмотре-е-е-ла!
— Ну тише, тише, девочка моя.
— Ведь запрещала подходить к лифту без взрослых!
Решил не мешать им. В потертый халат тети Поли хоть раз да заходила поплакаться каждая женщина нашего этажа. Тетя не откажет, всегда найдет слова, подставит плечо.
Славка и Катя, брат с сестрой, единственные, чей смех слышался в этих стенах. Еще вчера я выходил прикрикнуть на ребят за то, что лупили резиновым мячом в гермодверь нашей квартиры. Какого черта они делали в кабине? Игры играми, но страшилки о несчастных, которые застряли между этажами во время Самосбора, здесь всякий учит с детства.