Маршал безмолвствовал уже больше получаса. Сидел в своём кресле, потягивая вино из бокала, и намеренно разглядывал то огромный кабинет, то собственные ногти. Закинув ногу на ногу, он наслаждался пряным напитком, периодически бросая взгляды на бумаги, лежащие на столе. Он ждал. Такова своеобразная натура власть имущих — искать во всём возможность развлечься. Даже если это деловая встреча. Даже если понимаешь, что оппонент не слабее тебя и отлично разбирается в правилах этой игры.

Вот только и я не торопился начинать разговор. Я не раскрылся перед ним. Ни в коем случае. Но позволил увидеть то, что его определённо удовлетворило.

Та встреча на оргии дала ему возможность понять, что для меня значит моя вещь. Я тогда приоткрыл завесу и дал увидеть свои чувства, мысли. Долго не пришлось думать, что именно показать маршалу, каким куском «неумышленно» поделиться с ним. Я позволил увидеть игрушку, позволил даже раздеть ее. Едва заметное подрагивание губ сказало о том, что ему понравилось увиденное, он определенно оценил её дикий страх и истерику непонимания. Маршал прикрывает глаза на мгновение. А потом открывает. Он думал. Теперь прямой взгляд и едва склоненная вбок голова, и Алексей Власов наконец соизволит заговорить:

— Как опрометчиво, Владимир, вновь настолько открыто заявить о своей уязвимости… — пригубил из бокала и цокнул языком, оценивая вкус напитка. — Или с некоторых пор жалкие эмоции важнее? Слабость одного зверя есть не что иное, как сила десятков других, готовых растерзать его… — вздёрнутая бровь, и пальцы вдруг сильнее сжали ножку бокала. — Тебе ли знать об этом?

Улыбнулся ему. Понимает, что увидел лишь то, что я счёл нужным показать. Понимает, но не может доказать. Маршал отлично различает эмоции. Но некоторые уроки я усвоил слишком давно. Они настолько прочно въелись в мозг, смешались с кровью, что со временем я перестал замечать их.

Но в любом случае я был признателен Алексею. Именно благодаря ему я научился выстраивать стены между нами, прочные, и, в то же время, невидимые для маршала и его ближайшего окружения.

— Смотря, что принимать за слабость, дядя.

— Твои чувства к этой жалкой игрушке… — прищурился и подался вперёд. — И прошлое, Владимир. Или ты думаешь, твои враги забыли, во что ты превратился тогда? Один из сильнейших генералов, едва не ставший ничтожеством из-за… игрушки! Из-за неё!

Только единицам дана способность проявить участие близкому таким образом, что тому в полной мере удается ощутить на себе все краски унижения. Высший пилотаж. Особенно, если мы говорим о таких людях, как мы, о нашем внутреннем мире, в котором забота о других сама по себе невозможна. И маршал понимает это так же, как и я. Но он один из лучших игроков на поле и правила устанавливает он. А потому я откидываюсь на спинку кресла и отвечаю:

— Не имеют значения условия и способы решения задачи, дядя. Важно, чтобы итоговый результат был достаточен выгоден для… нас.

— Тогда зачем тебе эта девка? — уже открыто… его терпение начинает иссякать. Синие глаза, почти отражение моих, удерживают будто на поводке, не давая отвернуться, отвести взгляд. И я позволяю ему утвердить свою власть надо мной. Побеждает не тот, кто выиграл все битвы на поле, а тот, кто остается на ногах и принимает решение уничтожить врага окончательно или оставить его живым, но на коленях. — Не натрахался ещё? Что в ней такого, что сам Владимир Власов хочет взять себе эту девку, наплевав на то что она один из лучших агентов которого можно использовать заграницей, особенно сейчас когда «железный купол» вот-вот падет, а племянник? После им же утвержденного приговора? Или, — резко встал с кресла и, осушив одним глотком бокал, поставил его на стол, — ты преследуешь совершенно другие цели?

Одну цель. Я долбанное десятилетие преследую только одну цель, Алексей, и совсем скоро ты узнаешь, как горчит на губах вкус чужой победы. Корона на голове не всегда признак безумия, зато безумие — однозначно спутник любой коронованной особы. Дворцы и власть привлекают либо идиотов, ничтожно мечтающих о собственном возвышении над другими, либо тех, кто по праву обязан взять на себя ответственность за народ.

И у тех, и у других чувство самосохранения становится единственным важным из всех чувств, так как нет большего параноика, чем тот, кто окружён стражей.

— А что мешает мне добиваться своих целей и при этом трахать её, Алексей? Я думал, совмещать полезное с приятным — наша фамильная черта.

— Зачем тебе агент, Владимир? Я бы не хотел начать сомневаться в твоей преданности мне.

— Она нужна не мне, дядя. В её голове слишком много информации, которая может вызвать твой интерес. Нам повезло, что она даже не подозревает об этом. Более того, моя игрушка понятия не имеет ни о наших планах, ни о нашей игре, ни о своем происхождении.

Хочешь склонить мнение человека на свою сторону, чаще используй обобщающие местоимения. И вот уже маршал едва заметно, но всё же расслабляется.

— Какой информацией, интересной маршалу такого мощного государства как Советский Союз, может обладать простой агент разведки, Владимир?

— А какую информацию хотел бы получить маршал Советского Союза от лучшего агента НКВД, Алексей? Разве есть что-то, чего бы ты не хотел увидеть её глазами, когда она пойдет на задание?

Прикрыл глаза и тут же распахнул их, и отблески синего льда осколками впиваются под кожу. Умирать страшно всегда. А умирать мучительной смертью — страшнее втройне. И к смерти нельзя приготовиться заранее. Даже когда подносишь нож к сердцу, даже ощущая, как стальное лезвие входит в тело, или нажимая на курок пистолета…всегда есть крошечное мгновение, когда ты боишься. Но ты уже приготовился отдать свою жизнь. И эта жизнь немного, но всё же теряет во вкусе.