— А сын?

— И сын! Все вышеуказанное плюс его собственный душевный склад и предопределили дальнейший выбор. Железно его детерминировали. Будь мальчуган сиротой, у него было бы больше степени свободы, его судьба зависела бы от большего числа случайностей.

— Только на первых порах.

— Ну, разумеется! Ты, я вижу, все понял.

— Не все, — Флеров с возрастающим интересом следил за тем, как Петржак зажимает в тисках ручную дрель. На его глазах дрель претерпевала явно разрушительные и необратимые изменения. — Чем тебе не угодила эта несчастная дрель?

— Первые самостоятельные поступки сиротки, — Петржак, казалось, не обратил на его вопрос никакого внимания и начал вдохновенно орудовать ножовкой, — первые решения как бы закладывают фундамент всей его будущей судьбы. Ведь так?

— Допустим.

— Вот и получается, что судьба — это самопредопределение. Всей своей жизнью мы творим собственную судьбу. И чем мы становимся старше, чем богаче наш житейский опыт, тем жестче детерминировано будущее. И, что самое интересное, ничто не пропадает даром, не проходит бесследно. Даже самая мелочь. В нужный момент она выходит на передний план и говорит свое веское слово.

— Не обязательно.

— Обязательно! Мы просто не всегда это замечаем. Часто наш опыт кует судьбу в тишине и во мраке подсознания.

— По-моему, все это чушь, — Флеров решительно встал и пошел к вешалке за халатом. — Туманная философия вокруг мелкой лужи.

— Говорите, говорите, — поощрил его Петржак.

— Ив самом деле, что ты хотел сказать этим своим самопредопределением? Тривиальнейшая вещь, возведенная в нулевую степень… Выходит, что всей жизнью своей ты был подготовлен к тому, чтобы сломать в этот погожий солнечный день вполне приличную еще дрель? Так, что ли?

— Точно! — Петржак демонстративно зашвырнул в ящик коробку со сверлами. — Теперь до тебя явно дошло. Гляди-ка, — он схватил со стола пластину и быстро укрепил ее на валу. — Крути! Только не очень шибко.

Флеров скептически покосился на импровизированный станочек, но ничего не сказал и, подойдя к столу, взялся за ручку.

— Давай, — скомандовал Петржак и кинулся к вытяжному шкафу.

Пластина медленно завертелась. Флеров прибавил обороты, и она превратилась в туманный круг.

— Чуть медленнее, — Петржак принес плошку с урановой окисью на шеллаке и кисти. Присев на корточки, он обмакнул кисть и осторожно коснулся ею пластины.

— Почему снизу? — удивился Флеров. — Сверху же куда удобнее. — Затея с механизированной раскраской его явно заинтересовала, и, как только Костя отнял от пластины кисть, он остановил дрель.

— Ты чего? — поднял голову Петржак.

— Давай поглядим, как получилось.

— Чего там глядеть! Хорошо получилось. Я уже пробовал. — Он распрямился и пошел к сушильному шкафу. — вот! — Он торжествующе распахнул дверцы и, взяв пинцет, осторожно достал свежевыкрашенную пластину. Серебристо-черную и матовую, как графит. Краска лежала тонким и ровным слоем, словно после гальванопластики.

— Потрясающе! — прошептал Флеров. — Что же ты молчал! — Он метнулся к дрели, нетерпеливо отвинтил пластину и осторожно ее перевернул. В пыльном косом луче из окна четко различался непросохший еще смоляной круг. Флеров повертел пластину и так и этак, но не нашел ни единой бороздки, ни малейшего пузырька. — Нет, это же великолепно! — он радостно потер ладони. — Как ты додумался?

— Чудак человек! — усмехнулся Петржак. — О чем я тебе все время толкую?

— Ты? — Флеров недоуменно поднял брови.

— Кто же еще? Разве не разобъяснил я тебе, что такое судьба?

— Судьба? При чем здесь судьба? — Флеров не выпускал пластину из рук. Любовался ею, как редким самоцветом, серебрящимся в пыльных солнечных струях.

— Я, Юра, другому удивляюсь, — Петржак осторожно отнял у него пластину. — Как это мне сразу в голову не пришло? Даром я, что ли, протрубил столько лет на фарфоровом заводе? А ты спрашиваешь, почему снизу, почему судьба… Я же блюдца да чашки так разрисовывал! Притом именно снизу! Только так краска ляжет тонким слоем, не застоится в каплях. Вот и говори теперь, что судьба — это не самопредопределение! Судьба — это весь твой жизненный опыт… Так?

— Пусть будет так, — согласился Флеров. — Но дрель — это гениально. Давай красить.

Однако в процессе работы стали выявляться и недостатки нового метода. На больших оборотах со станка, как искры с точильного колеса, летели черные брызги.

— М-да, поработали, — поскреб макушку Петржак, когда обнаружилось, что все вокруг, словно тушью, забрызгано урановой окисью. — С нас теперь головы снимут.

— Подумаешь! Почистим, — беспечно отмахнулся Флеров.

— Легко сказать! — Петржак критически оглядел лабораторию. — Пол еще как-нибудь удастся отдраить. Железки можно отмыть в спирте, а вот как быть со стенами?