После долгих дней одиночества пастухи любят повеселиться. Знаменитая ярмарка в Кулу никогда не обходится без лихих молодцев - гадди. Они ведут бойкую торговлю, продавая необработанную шерсть и нежные, как пух, шали «пашмина». Покупают же различные современные товары, например электрические фонарики и даже транзисторы, которые практически бесполезны в горах, где напрочь поглощаются радиоволны. Многие туристы обзаводятся в Кулу изящными шапочками, изготовляемыми гадди. Медленное, но неотвратимое наступление цивилизации размывает границы, смешивает обычаи и привычки. Я встречал молодых девушек гадди в джинсах и хиппи в шалях «пашмина».

Анвалы не столько племя, сколько профессия. Любой горец района Пиндар-Ганги, нанимающийся пасти скот на высокогорных лугах, становится анвалом. Его труд вознаграждается натурой: пшеничной мукой, топленым маслом, тростниковым сахаром, солью. Работу он находит обычно с помощью прадхана - старосты своей деревни. В начале лета владельцы скота и анвалы являются к старосте, который и решает, кому чей скот пасти, и договаривается об оплате. Затем анвал гонит свое стадо на высокогорные пастбища, называемые бугьялами. За каждым пастухом закреплен определенный луговой участок, границами которого служат горные потоки. Анвал не отвечает за потерю овцы, если ее загрызет леопард или медведь. На то воля божья. Однако он должен сохранить хоть какую-нибудь часть туши зарезанного животного для хозяина. Иногда это копыта, иногда ухо. На большой высоте анвалы строят себе каменные хижины. Подобно другим гималайским кочевникам, они держат свирепых собак, которые помогают им пасти скот.

Система наемных пастухов-анвалов сложилась в незапамятные времена и действует по сей день. Однако рано или поздно анвалам будут платить не натурой, а деньгами. Норов у нашего века крутой.

Проводник-гадди в круглой шапочке, удивительно напоминающей грузинскую, вопросительно похлопал по кожаному седлу с высокой лукой. Я согласно (в Индии это знак утверждения) покачал головой.

Критически оглядев меня, он выбрал пони повыше, удлинил веревочные стремена. И тут мне в голову пришла крамольная мысль. Я вдруг понял, что историки, посвятившие себя изучению кавалерии, возможно, ошибаются. Не может быть, чтобы люди, приручившие лошадей на заре цивилизации, только в середине века додумались до стремян. Просто тысячи лет они пользовались вот такими веревочными петлями, которые не попались на глаза археологам по той простой причине, что истлели в земле.

Гадди, видимо, ложно истолковав мой несколько обалделый вид, опустил веревки чуть ли не до земли. Их тут же пришлось укорачивать, когда я взгромоздился на смирную замученную лошадку. Погладив черную оттопыренную челку, я взялся было за ременную уздечку, но горбоносый, с лихими цыганскими глазами проводник уперся и повел пони на поводу. Сперва я не знал, куда девать руки, но тут с холма открылись зовущие лесистые дали, и пришлось достать фотоаппарат. Потом дорога свернула под сень черноствольных елей, где от умопомрачительного хвойного духа начала приятно покруживаться голова. Решив, что я задремал, гадди занялся своей трубкой, предоставив мне известную свободу. Я тут же ею и злоупотребил, попытавшись чуточку пришпорить лошадку резиновыми нашлепками кед, что абсолютно не отразилось на ее аллюре. Так и ползли мы по звонкой кремнистой тропе, делая от силы два километра в час.

Петляя меж замшелых валунов, белизной соперничающих со снегами, мы пересекали широкие галечные русла, пронизанные извилистыми лентами стремительных водных струй. Грохотали каменья под маленькими копытцами. Брызги ледяной дробью обдавали лицо. Когда вода доходила лошадке до брюха, я высвобождал ноги и подтягивал их к седлу. Потом мне это надоело, и, основательно намочив джинсы, я перестал обращать внимание на бесконечные броды.

Гималайский пони. Гульмарг.

За елью пошла сосна серебристая. Высоченные великаны, окруженные зарослями белого рододендрона, заслоняли солнце, которое пробивалось сквозь сверкающую, как фольга, хвою косыми струящимися столбами.

Вскоре впереди показалась станция канатной дороги, уходящей двумя рядами ажурных мачт прямо к сияющим вершинам. Я приобрел билет и устроился на уютной скамеечке, подвешенной к роликовой каретке на мощной штанге. Только взмыв над лесом, долиной и каменными осыпями, я увидел, как они далеки, эти сахарные головы, равнодушно поблескивающие острыми ребрами склонов.

Навстречу, болтая ногами в эфирной голубизне, плыли разбитные, длинноволосые парни, чинно сложив руки на коленях, ехал офицер в сикхском тюрбане, красавица в пурпурном с золотой нитью сари укачивала заснувшего малыша. Не только дорогу в космос открыл перед человечеством XX век. Он заново подарил нам собственную землю.

В сравнении с экскурсией в Гульмарг поездка в Пахалгам, удаленный от Сринагара на добрую сотню километров, может показаться настоящим путешествием. Тут воочию убеждаешься в своеобразии гималайских дорог. Вместо того чтобы сразу взять курс на восток, где расположена долина, мы были вынуждены проехать 55 километров в южном направлении и только у города Анантната повернули на север. Говоря языком Евклида, короткому отрезку прямой мы предпочли острейший угол. Таковы Гималаи, где прямые пути никогда не ведут к цели, где вообще не бывает прямых путей.

В Анантнате мне запомнился большой, и само собой разумеется священный, бассейн. Теплая минерализованная вода, бившая из источника, скрытого деревянной беседкой, наполняла каменный прямоугольник, разделенный на несколько отсеков. Здесь совершали омовение, лечили болезни, стирали белье, ныряли и даже ловили рыбу. Судя по сари различных цветов, по домотканым вышитым платьям или шальварам, на помосте для стирки собирались женщины разных каст и религий: индуистки, мусульманки, очарии-горянки, возможно даже и не подозревавшие о своей неприкасаемости. Одним словом, святой источник, не опасаясь скверны, исправно служил житейскому делу.