Последователи теософов, пропагандисты «эгокультуры» и тарелкоманы, сочинившие нелепый миф о пластинках, на которых записано послание инопланетян, по-прежнему отводят в своих фантасмагориях особое место Тибету. Столь маниакальное упорство не может не вызвать удивления. Почему именно Тибет, а не средневековая Франция, где дьявольские шабаши были обычным делом? Не Германия, чадившая дымом костров, на которых жгли ведьм? Не Испания с ее изощренной инквизицией, составившей полный реестр всяческих волхований?

«Тот же Кренэ рассказывает дело, рассматривавшееся в женевском суде, - говорится в книге «История сношений человека с дьяволом», составленной М. А. Орловым (Петербург, 1904 г.).
– Судилась какая-то женщина, которая, будучи терзаема угрызениями совести, публично покаялась в том, что она уже давно путешествует на шабаши, во время которых совершала поклонение дьяволу. Дьявол на шабашах принимал вид рыжей лисицы, и звали его в этом виде Моргэ».

Я взял этот вполне рядовой случай именно из-за дьявола, представшего в виде лисы.

Едва ли несчастную ведьму, которую наверняка приговорили к костру, можно обвинить в прямом заимствовании образов из китайской демонологии. Однако если мы обратимся к соответствующим источникам, то увидим, что лиса-оборотень была излюбленным персонажем китайских, японских, а также тибетских сочинителей.

Случайное совпадение? Ничего подобного.

Французский путешественник Мишель Пессель, которому в шестидесятых годах удалось посетить удаленные районы Бутана, пишет по этому поводу:

«Тибет часто называют «страной духов». Но это в равной мере относится ко всем странам, где господствует религиозное сознание. Такова была и средневековая Европа. Человек, веривший в бога «всеми фибрами души», должен был с такой же убежденностью верить в существование дьявола… Верования людей - это прямой продукт страха. Страха перед богом, голодом, холодом, пожаром и войной. Недаром столько надежд вкладывается в религию. Это вера свободна от всяких сомнений и не задается никакими вопросами. Именно на приятии сверхъестественного как живой реальности зиждется психология средневекового типа. В подобном обществе непререкаемо верят в невероятное, а чудо представляется обыкновенным».

В подтверждение могу привести еще одну выдержку.

«Высказанная истина относительно гнусности преступлений при колдовстве, - отмечают инквизиторы Инститорис и Шпренгер в «Молоте ведьм», отвратительном памятнике средневекового мракобесия, - должна быть доказана сравнением их с другими деяниями колдунов и кудесников. Имеется 14 видов суеверий согласно троякому роду прорицаний. Первый из них происходит путем явного призыва демонов. Второй - путем молчаливого созерцания положения или движения предметов, как, например, звезд, дней, часов и т. д. Третий - путем созерцания поступков человека для выявления чего-нибудь сокровенного».

Согласно этому «рецепту» всех йогов Востока и всех их последователей в странах Запада следовало бы отправить на костер…

Впервые каменные глыбы, изукрашенные священными знаками, я увидел в одной высокогорной долине близ лагеря беженцев из Тибета. Они сверкали под жарким солнцем, как исполинские перламутровые раковины. Подойдя ближе, я различил в блеске слюдяных чешуек четкий рисунок. Каждый камень был обработан резцом искусного мастера: заклинания, символы счастья, парные рыбы, слоны и, конечно, заветная шестисложная формула.

Вокруг благоухали кедровые леса, наливались молочной спелостью початки маиса, щебетали птицы, звенели ручьи. Но каменный перламутровый холм был похож на надгробье, на древний курган, под которым спит, сжимая в руках копье и уздечку, неведомый богатырь. Выцветшие флаги едва колыхались в ликующем яростно-синем небе, черные хвосты яков бессильно свисали с наклоненных шестов.

Место скорби и памяти. Знак траура и надежды…

Потом мне довелось увидеть слюдяные камни с четкими тибетскими буквами в самых разных местах: в ламаистском святилище в Сарнатхе и в саду «Тибетского дома» на окраине Дели, в непальских храмах Сваямбху-натх и Боднатх, основанных за триста лет до нашей эры, в пещере отшельника, затерянной в кашмирской дубраве, и в отеле у подножия горы Аннапурны. В каждом камне мерещилось еще одно ненаписанное слово, которым Николай Рерих назвал некогда свое полотно гималайского цикла: «Помни!»

Мы живем в двадцатом стремительном веке и не можем верить в память камней. Но если надежда и вера теплятся в человеческих сердцах, то опорой для них могут стать даже камни. Особенно такие, как эти, с опасностью для жизни пронесенные по горным тропинкам. Наверное, было бы разумнее вместо них взять побольше сушеного картофеля или ячменной муки, лишнюю смену белья или многорукого медного божка, за которого богатый турист охотно заплатит твердой - если только осталась такая - валютой. Но эти беженцы, ютящиеся в армейских палатках и сараях, сложенных из валунов, слушались не разума, а сердца. Наследники древнейшей цивилизации, пережившей народ майя, ацтеков и Рим, они следовали смутному зову инстинкта. Забрав с собой камни, которые испокон веков держали в узде заклятий тайные силы гор, они как бы унесли на чужбину власть над землей, где звери и птицы вскормлены телами предков, где, по ламаистским верованиям, души отцов включились в вечный круговорот жизни.