– Ничего! Нигилизм! – ругался Розанов… – Ну, а «Старосветские помещики»? или это тоже «ничего, нигилизм»?

В двух старичках – Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне – Гоголь вскрыл такую нежность человеческой души, такую спаянность, сближенность человеческого духа, которую только могли провидеть глубочайше посвященные в мистерии древние… «Филемон и Бавкида» – эта прелестная сказка древности, запечатленная Овидием2 – вскрывает ту же сущность, которую увидал в мире потом собственными глазами Гоголь… Жизнь ведь это – метаморфоза, перемена форм!

Реальна ли эта нежность душ?.. Конечно, реальна… Но в то же время она – за биографией, она в смыслах их старческих душ… Только с одним писателем, непостижимым и чудовищным в своей силе, можно сравнить Гоголя – по его способностям видеть эти движения душ – с Шекспиром. Шекспир видел человека насквозь и благодаря Шекспиру – мы видим человеческую душу в облегченно отпрепарированном виде… И Шекспир – реалист… Но разве за креслом Макбета – не колеблется кровавый призрак Банко, но разве действие этой трагедии не начинается с трех ведьм, возглашающих реальность сверхреального: – Земля, как и вода – имеет газы, И это были пузыри земли! – говорит про ведьм Макбет.

Гоголь сделал страшный эксперимент. Он перенес свой проницающий взгляд на современную действительность – с наивного хутора на Санкт-Петербург, и вот заструились, понеслись фантастики петербургских повестей, которые оказались страшнее повестей «Миргород» и «Вечера на хуторе»…

А всего страшнее – гениальные «Мертвые души» и «Ревизор».

И тот и другие – это поэмы о мертвых душах… Те, кто увидал, прочитал, понял эти страшные фигуры Чичикова, Плюшкина, Собакевича, Манилова, тот понимает, что так больше жить нельзя. Невозможно оставаться Собакевичем – после гоголевского Собакевича, Чичиковым – после гоголевского Павла Ивановича, и так далее… Это – фантастические фигуры с погоста, подымающиеся над Днепром в «Страшной мести», отжившие формы жизни, психофизические ихтиозавры. Это «пузыри земли», это символы зла… Скажите, положа руку на сердце, – можно ли уважать человека, увидя в нем Сквозника-Дмуханов-ского или Держиморду?.. Нет, эти люди тем самым, что их провидели такими другие, – уже обречены на уничтожение рано или поздно… Потому что Гоголь смотрит на них глазами совести прежде всего… Нельзя ведь делать государство из персонажей «Мертвых душ» или «Ревизора».

Известно из всех элементарных учебников, что Гоголь творил лишь «отрицательные типы». Положительных он нарисовать не мог… Вот почему он сжег вторую часть «Мертвых душ»…

Напрасно… А «Тарас Бульба»?.. Разве это не положительный, героический тип, достойный Илиады? Разве эти движения души украинского казака – души совершенно абсолютно русской – не достойны всяческого подражания?.. Критик Эллис3 говорил когда-то, что в женщинах Гоголя много обольстительности – но имена! Ужас! Все эти Параски и Пиндорки… Что ж делать! Гоголь рисовал ведь реальности народной жизни, а не фантастику интеллигентщины… Тарас – героический русский тип, не то что его ополячившийся сын-красавец Андрей:

– А что, сынку, помогли тебе твои ляхи?.. Как, веру продать… Родину продать?

Пусть говорят, что угодно, – но «хохол» Гоголь целиком вполне в динамике русского духа…

Потому что никто иной, как Гоголь, в глухое николаевское время, во время тучных аксаковских обедов – провидел и осознал эту страшную динамику русской души:

– Эх, тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И нехитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом собрал и снарядил тебя ярославский расторопный мужик… Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал да замахнулся, да затянул песню – кони вихрем, спицы в колесах слились в один гладкий круг, только дрогнула дорога да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход – и вот она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

– Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несешься? Дымом дыбится под тобой дорога, гремят мосты, все отстает, и остается позади… Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, летит мимо все, что ни есть на земле, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства…

Только в динамике мог бы изобразить Гоголь то, что хотела бы Русь, но в те николаевские времена – нельзя было писать в динамике…

Есть современная школа Гоголя; его мертвящая тоска подхвачена в литературе в «Мелком бесе» Сологуба4, в «Леоне Дрее» Юшкевича5. А его невысказанная им русская динамика – в Андрее Белом, этом неразгаданном доселе великом русском национальном писателе и философе… Нет, Гоголь – не быт! Гоголь – не «реалист». Гоголь – сверхбыт и сверхреалист, который показал, как никто в России, те движения русской души, которые движут нашу историю…

– Гоголя еще будут читать…

Жарким утренним полымем вспыхнула на заре 19 века роскошная красота русской литературы… Какие имена! Какая сила понимания, пленительной изобразительности… На победоносном челе России, победившей Наполеона – это был действительно алмазный венец…

Велика тогда была победа! Привел Наполеон на Россию 420000 человек, да еще потом подошло 113000 разных «двенадцати языков», а через мутные воды Березины, в отребьях, в крестьянских тулупах, в церковных ризах утянуло ноги только 18 000 европейцев. И сам Наполеон промчался мимо них догорающим метеором в своей шубе зеленого бархата, рядом с внимательным, любезным, но находившимся в полном скрытом отчаянии Коленкуром…