Интермедия.

—…А старый чёрт-то слёг. Даст Бог, лечить его станут как должно — чтоб точно не встал.

Пётр Алексеевич относился к коллегам-монархам по большей части уважительно, однако были и исключения. То есть на публике-то уважение выражалось в должной мере — политику никто не отменял. А непублично государь имел возможность высказать всё. Что думал об оных на самом деле. Того же Карла Двенадцатого он искренне уважал за его тактические таланты, но по поводу стратегического мышления и государственной деятельности шведа выражал мнение исключительно матом. А насчёт короля Франции — язвил, как мог. Троллил, как сказали бы тремя веками позднее.

— Что по поводу его сынка скажешь?

— Если лепить ему прозвище — типа «Красивый» или «Август» — то сын Луи Четырнадцатого вполне заслуживает звания «Никакой». Папаша его полностью затмил и подмял. Внуки тоже особых надежд не подавали, о правнуках вообще молчу, там полный мрак… Разве что Филипп Орлеанский[17]. Тоже не подарок, но хотя бы мозги в наличии. Если кто и пойдёт на договор с нами, то только он.

— Вот. Ты сразу поняла, к чему я клоню. Руки у нас коротковаты — королей во Франции ставить, однако ж и мы кое-что умеем… Словом, ты знаешь, к чему следует французов склонять. Кто бы от них в Данию ни явился, уломай его. Потребно станет — так и в Версаль прямо оттуда поедешь, договариваться. А я уже всё, что должно, сделаю.

— А в Польше, между прочим, чума снова объявилась. Шведы болтали, будто болеют солдатики Стенбока, которые в госпиталях лежат по ранению. А от них заражаются уже все, кто контактирует — медики, обыватели, здоровые солдаты. Пока объявили карантин, всех больных в бараки и за караулы. Даже пытаются кого-то лечить. К зиме чума там сама сдохнет. Но просто имей в виду, когда будешь строить планы в этом направлении.

— Только чумы нам и не хватало.

— Но ты, в отличие от прочих, хотя бы знаешь, откуда она на самом деле берётся и как её можно одолеть…

4

Зима и в Копенгагене была не подарок. Катя знала, что в эту эпоху климат в Европе был суровее, чем три столетия спустя. Видела картины голландских художников, где радостные обыватели катаются на коньках по льду, сковавшему реку толстым панцирем. Через три столетия там никакого льда на реках не наблюдалось, разве что время от времени, как небывалая редкость в особо суровую зиму. А в здешнем Копенгагене замёрз не только пролив Зунд между островами Зеланд и Амагер, но даже широкий Эресунн стал эдаким ледовым мостом между Данией и Швецией. И всё это красиво припорошило пушистое снежное покрывало, глядя на которое Катя понимала, что вдохновило Андерсена написать сказку о Снежной Королеве.

За три месяца они с Алексеем в буквальном смысле обошли весь город вдоль и поперёк. Поднимались на Круглую башню, с которой любопытные горожане и гости датской столицы могли обозреть окрестности, вплоть до замка Фредериксборг, маячившего на горизонте. Гуляли в парке королевского дворца — в перерывах между заседаниями «говорильни». Хотя Меркулова на переговоры никто не допускал — рангом не вышел — но это не мешало ему во время проведения переговоров тратить время на общение с такими же, как и он сам, не вышедшими рангом дипломатами.

Иногда супруги наведывались в гости или сами принимали визитёров, благо, успели перезнакомиться с кучей народу. А слава прямой и острой, как клинок шпаги, дамы делала Катю медиаперсоной с эдакой скандальной перчинкой, на которую горазды были клевать предшественники въедливых газетчиков двадцатого столетия. От неё ждали колких комментариев по поводу хода переговоров — и получали оные. А затем эти комментарии появлялись в датских и немецких газетах, опосредованно влияя на атмосферу вокруг переговорного процесса.

Нравилось это, ясное дело, далеко не всем.

Очередной раунд переговоров прошёл, как и ожидалось, туго. Всё упёрлось в железобетонную позицию датчан с одной стороны и голштинцев с другой. Фредерик ни в какую не соглашался далее мириться с соседством шведского вассала у своих границ, прямо высказав претензии на Шлезвиг, а оный вассал в лице голштинского герцога Фридриха яростно отстаивал суверенитет и территориальную целостность своих владений. В эту перепалку ожидаемо влезли все остальные участники переговоров, за небольшим исключением: француз и англичанин скромно помалкивали — они всё это прекрасно отрежиссировали за кулисами. Австриец поддерживал претензии Дании, представители Голландии и Пруссии начали довольно толсто намекать, что и сами не прочь присоединиться к делёжке шведских владений на северогерманском побережье. А представительница России будничным деловым тоном заметила, что принадлежность Шлезвига чисто юридически может обсуждаться лишь на двустороннем уровне между Данией и Голштинией, хоть и при возможном посредничестве иных стран, но статус коронных шведских владений находится в совершенно иной компетенции. Она не стала называть имена, однако все всё поняли правильно. У кого Карл, тот и делёжку территорий будет курировать. Высокие договаривающиеся стороны сразу поскучнели: что за переговоры без скандалов, тоска зелёная. К неудовольствию английского и французского представителей, ссора угасла, толком не начавшись, и вновь все вернулись к серой рутине — уговаривать датчанина и голштинца принять посредничество, а будущий статус Шлезвига закрепить в текущем договоре…

В этот морозный февральский день Меркуловы собирались возвращаться к себе на квартиру в посольской карете. Князь Долгорукий любезно предоставил им свой транспорт, повелев кучеру после вернуться ко дворцу и дожидаться, пока он завершит свои дела. И никто уже не удивился, когда к супругам снова как банный лист прилип шевалье де Сен-Жермен… Катя уже знала, что младший дипкорпус — так называемые «дворяне посольства» — во всех представительствах Европы жил буквально впроголодь, тратя почти всё жалованье на «пристойный вид». Потому здесь было в совершеннейшем порядке вещей, когда такие вот секретари и помощники послов завязывали знакомства и столовались по гостям, попутно подслушивая и подглядывая за всем, что только можно. Правда, на Катин взгляд, шевалье уже давно выбрал все разумные лимиты, пора было бы и честь знать. К сожалению, её взгляд не совпадал с местными представлениями о приличиях, и просто указать французу на дверь было нереально. Не поймут.