— Подожди, не горячись, — прервал мои бессвязные жалобы Мильчаков. — Насколько я понимаю, тебе уже прискучила работа в агитпропе. А не слишком ли быстро, Муромцев? Ты на что же рассчитывал, когда просился в КИМ? Что тебя так сразу и пошлют в страну на нелегальную работу? Что будут восторгаться — вот, мол, какой боевой товарищ стал в наши ряды, пошлем-ка его, совсем тепленького, в Никарагуа, поднимать тамошнюю пролетарскую молодежь! Нет, не бывает так, Муромцев. К высокой цели не бегут сломя голову, а приближаются медленно, накапливая опыт и знания.

И вдруг неожиданно спросил:

— А есть у тебя высокая цель?

— Такая цель у меня есть, — сказал я. — Приблизить всемирную пролетарскую революцию.

— Ну вот и стремись к ней. Каждой минутой, каждым часом своей жизни… И не хнычь, как затосковавшая попова дочка. Завоевывай право на то, к чему рвешься, не краснобайством, а делами.

Вот какую нахлобучку получил я от своего крёстного. Мне аж жарко стало. Я так вертелся на стуле, что Саша даже спросил: «Тебя что — блоха кусает?»

Надо было срочно перевести разговор на другие рельсы, потому что Саша, если взялся кого-нибудь вышучивать, то уж держись, — живого места не оставит. А я как раз вспомнил, что хотел ему рассказать об Андрее Курасове.

— Ты об Андрее Курасове ничего не слышал? — спросил я.

Мильчаков удивленно посмотрел на меня:

— А почему ты вспомнил Курасова? Нам стало известно, что он много лет скрывал свое социальное происхождение.

— Ну да. Вот он и застрелился. При мне.

— Как застрелился? — Мильчаков перегнулся через стол и сверлил меня глазами. — Откуда ты взял? Кто тебе сказал?

— Подошел к зеркалу, расстегнул рубаху и выстрелил из нагана в сердце. Только немного промахнулся.

Мильчаков вскочил с кресла, подбежал ко мне и сильно рванул за плечо:

— Где это было? Когда?

Я стал рассказывать. Саша ходил по кабинету, глубоко засунув руки в карманы, ходил так, будто с каждым моим словом росла тяжесть, навалившаяся на его плечи.

Один раз он сказал чуть слышно:

— А я ничего не знал.

Потом прервал меня коротким и жестким вопросом:

— Ты ему поверил? Ну и что предпринял?

Я пожал плечами. Что, в самом деле, я мог предпринять! Мне было очень жаль Андрея, и я знал, что он не солгал мне ни в одном слове. Но ведь я же не его партийный следователь. И от меня ничего не зависело.

— Не зависело! Не зависело! — закричал Мильчаков. — Откуда у тебя, молодого парня, такое возмутительное, просто преступное равнодушие к судьбе товарища! Если ты, коммунист, поверил другому коммунисту, попавшему в беду, то как же ты мог молчать? Курасов не счел возможным прийти ко мне. Ложный стыд, гордость или что-то еще. Но ты-то, Муромцев! Что помешало тебе позвонить мне, потребовать, да, да, именно потребовать, чтобы я вмешался!.. А ты спокойно прошел мимо и палец о палец не ударил, чтобы предотвратить такой нелепый конец!

Никогда еще не видел я Мильчакова таким возбужденным и гневным.

— Да он же не насмерть… Я же говорил тебе. Пуля прошла мимо сердца.

— В какой он больнице?

— У Склифосовского. Обязательно его сегодня навещу. И груш хороших куплю, — мямлил я.

Мильчаков рывком снял телефонную трубку, соединился с больницей и попросил позвать главного врача.

— К вам положили Андрея Курасова… Кто говорит? Секретарь Цекамола Мильчаков. Как его состояние?.. Что, что?.. На рассвете?..

Он всё еще держал в руках трубку, а его обычно мальчишески розовые щеки стали совсем белыми и дряблыми.

— Курасов умер сегодня на рассвете, — глухо сказал Мильчаков. — Сорвал незаметно повязки и истек кровью. Нет больше Андрея Курасова. — И, посмотрев на меня расширившимися и какими-то пустыми глазами, он добавил: — Вот, недосмотрели мы с тобой, Муромцев. Недосмотрели и потеряли человека. И никак это уже не поправить.

Слезы выступили у меня на глазах, и я заскрипел зубами, подумав, что не смогу уже снести душистые груши Курасову, не смогу ни сегодня, ни завтра, никогда.

— Вытри глаза и успокойся, — сказал Мильчаков.

Гонг. Третий раунд. Судья на ринге — бывший чемпион России Денисов-Никифоров. Мой противник — боксер первого разряда Шурыгин. Он высокий и худой. Прямо каланча какая-то! Шестьдесят семь килограммов костей и мышц.

Убирая с ринга табуретку, мой секундант-наставник Жорка шепчет: «Навяжи ему ближний бой. Обрабатывай корпус. Сбей дыхание и кончай крюком справа».