Ни слова.

Даже смайлика не прислал.

Тук-тук-тук…Печатаю я ему всего три слова: «Можно я приеду?».

Прикусываю нижнюю губу и смахиваю предательскую слезу. А сама молю Бога, чтобы он разрешил мне все и написал адрес своей городской квартиры. Но жестокий ответ не заставляет себя долго ждать.

Иннокентий: «Нет».

Рука дрогнула, и еще одна соленая капля сорвалась с ресниц.

Я: «Почему?»

Иннокентий: «Потому что я болен. Я наберу тебя позже».

И я еще пытаюсь убедить себя в том, что все мужчины, когда болеют, чуть ли не сразу завещание пишут. А еще сочиняю для него кучу оправданий – жар, бред, спутанное сознание. Черт, может он элементарно спит, а тут я со своими глупыми предложениями.

Вот только звонка нет, ни вечером, ни на следующий день. Телефон упорно молчит, не выдавая от него теперь даже сообщений. И за ужином в пятницу я чувствую себя до такой степени раздавленной, что только со второго раза могу понять, что мама и отчим что-то хотят услышать от меня. Вот только что? Поднимаю глаза и тупо смотрю на их озабоченные лица?

– Что? – глухо выдыхаю я и отворачиваюсь. Утыкаюсь в каминную полку, где стоит фотография дяди Паши и Демьяна в возрасте семи-восьми лет. Грудь почти до тошноты перехватывает спазмом, а по позвоночнику прокатывается волна липкой, всепоглощающей паники.

Он же дал мне отставку. Дал! Что же я теперь буду делать? Что, черт возьми?

А взрослые еще не оставляют попытки хоть чего-то добиться от меня, а я не могу. Только встаю из-за стола и со словами:

– Я устала. Все потом, – ухожу в свою комнату, где, словно раненый зверь в клетке, пытаюсь зализать свои смертельные раны, даже не догадываясь, что самый подлый удар исподтишка еще ждет меня впереди.

Если бы я только все это знала. Если бы так отчаянно не упивалась вожделенной близостью с ним на том чертовом острове. Если бы не выторговала у судьбы минуты обманчивого счастья взамен на то, что уже кралось у меня за спиной.

Звонок телефона и я несусь к нему как одержимая, а потом разочарованно выдыхаю, понимая, что это всего лишь Анька. Трижды глубоко вздыхаю, чтобы ответить, чтобы не показать, что уже наполовину мертва под толщей разочарования. Я уже второй день этим упражняюсь, получается из рук вон плохо, но пока друзья не задают лишних вопросов.

Да и не знаю я ответов на них. Или знаю, но не хочу верить, что эти ответы правдивы.

– Да, Ань? – принимаю я наконец-то вызов.

– Хей, Довлатова, ты с нами сегодня в клуб или как? – сразу с наезда начинает подруга.

– В какой клуб, Евсеева? – прикрываю я глаза и откидываюсь на покрывало кровати, рукой вытирая еще одну слезу, что успела проскользнуть мимо меня и спрятаться в волосах.

– Такой, Яра, где люди танцуют и веселятся, где отмечают покупку нового мотоцикла у своей подруги и куда, между прочим, ты обещала мне прийти сегодня! – последние слова подруга попросту проорала мне в трубку.

А что я? Я вообще не помню ни про какой клуб, как и то, что, оказывается, завтра решено было после вечеринки затусить у Евсеевых, а потом и субботние пары прогулять. Все это прошло где-то между меня. Я вся была в океане из боли и предательства, но даже не догадывалась, что еще не искупалась в нем, а только замочила ноги.

– Аня, милая моя, извини меня, – умоляю я, понимая, что никуда не пойду сегодня с ней. Плевать мне на ее увещевания, крики и угрозы. С высокой, мать ее, горы!

– Довлатова! Не смей! – рычит подруга в трубку.

– Не могу, Ань, прости, – шепчу я, понимая, что меняю реальное время с друзьями на призрачную и маловероятную встречу с Ним.

А вдруг вернется? А если все-таки позвонит?

Вот только он не возвращается, не звонит и даже не пишет мне. И прогорклые минуты складываются в ненавистные часы. Где-то там стучит в дверь мама, поговорить хочет, но я ее не пускаю. Я тупо сижу на кровати и смотрю в бесконечное ночное небо за окном. И жду его…

Тихая вибрация под рукой и сердце пропускает удар, а потом срывается с высоты, с которой не возвращаются. Но там не он. Анька. Наверное, надралась и звонит, чтобы еще раз высказать мне, какая скверная я подруга. Принимаю вызов, она имеет на это право, ведь я, выбирая Аверина, предаю нашу многолетнюю дружбу.

– Алло? – и мой тихий ответ тонет в отчетливых звуках клубной музыки.

– Довлатова? – орет Евсеева, – А скажи-ка мне, родимая моя, где сейчас твой сводный брат?

В отупении трясу головой. Зачем ей эта информация? Понять не могу, но на автопилоте выдаю ответ на ее вопрос:

– На квартире. Заболел, – и голос мой словно у робота.

– А, ну ладно, – бурчит подруга, – значит, это его двойник тут с телками отжигает.

– Что? – и неосознанно прижимаю руку в районе груди.

Господи, ну почему же так больно?

– Фотку прислать, Довлатова? – словно тесаком рубит каждое слово Анька. И меня заодно, – Или на слово мне поверишь?

– Нет, – выдыхаю, – я сама посмотрю.

И отключаюсь.

До уборной еле добегаю. Меня выворачивает наизнанку снова и снова. Я не могу ни справиться, ни подготовиться к таким щедрым подаркам судьбы. Но я, ведомая инстинктами, встаю, умываюсь, чищу зубы, с каким-то отчаянием замазываю синяки под глазами и переодеваюсь. Джинсы от нервной трясучки получается застегнуть только с третьего раза, но я все же справляюсь с этим, а потом и с остервенением натягиваю на себя первую попавшуюся футболку.