— А правда, что здесь специальные люди в метро пассажиров в поезд заталкивают? — спросила посла Таня, тоже осознавшая степень населенности Токио.

— Правда, — подтвердил товарищ посол. — Японцы общественный транспорт уважают.

— Смотрите, молоко из пирамидки пьет! — обратила внимание Надя на выбравшегося из магазина японца с дипломатом в руке. — У нас такие же!

— Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой. То мне страшно, то мне грустно — потерял я свой покой, — пользуясь моментом, пропел я.

— Новая песня? — поинтересовалась Таня.

— Зачатки, — кивнул я. — Но к Японии не подходит — тут народ дисциплинированный, а Токио — город относительно безопасный. К Нью-Йорку условному лучше подходит. Текст такой…

Процитировал полностью, народ одобрил. По возвращении Магомаеву отдам, он у нас самый «поездивший», получится органично.

— У нас Котаро-сан по деревне так же иногда ходит! — захихикала Таня на бредущего по улице одетого в кимоно и деревянные тапки лысого и бородатого японского дедушку.

— Бонсай поди выращивает, — поддержал я разговор. — Традиционалист и консерватор строгих японских нравов, потерявший жену во время бомбардировок в Хиросиме. Фамилия, например, Аоки — зеленое дерево, если по-нашему.

— Откуда ты знаешь? — вытаращилась на меня Танюшка.

— Да придумал я!

Словом, путь до посольства пролетел незаметно, мы въехали в ворота, и я несколько расстроился, потому что знакомого по фоткам из интернета, венчающегося восьмиэтажным зданием комплекса с барельефами работы Церетели еще нет — жить будем в особняке еще царских времен, немного изуродованном и расширенном Советской властью. Впрочем, так даже интереснее.

— Новый комплекс будем строить? — спросил я товарища посла.

— Пытаемся выбить, — кивнул он. — Но пока не получается. Ничего, — улыбнулся. — В тесноте да не в обиде. Кроме того — памятник архитектуры.

Сигнал считан, посодействуем скорейшему строительству нового Советского посольства — в свете улучшившихся отношений будет прямо в тему и символично.

После экскурсии по посольству в ходе которой я перезнакомился со львиной долей «случайно» попавшихся на глаза сотрудников и их детьми — из ровесников только пацан по имени Федя, наполовину казах, по материнской линии — нас покормили в местной столовой старой-доброй картошкой с котлетами и гороховым супом. Из японского только десерт — булки-данго, которые мне не понравились — то ли приготовлены плохо, то ли просто не моё. А вот Таня и Надя экзотику оценили.

Далее пошли заселяться — я привычно с Вилкой, подружки тоже вдвоем, а вот остальным придется потесниться. Нет площадей — царская власть как-то не подумала, что в Японии придется держать такое количество сотрудников, поэтому семьи львиной доли наших представителей ютятся в одной комнате, пользуясь общими «удобствами».

— Нисимура у нас где? — спросил я Виталину, когда мы переложили часть шмотья из чемодана в шкаф.

— Этажом ниже, седьмая комната, — не подвела она. — Сходить с тобой?

— Не, справлюсь, — покачал я головой. — А где поговорить можно будет?

— В переговорной, двадцать третья дверь.

Поблагодарив, я покинул временное пристанище.

На стульчике у входа — дядя Дима, и он меня спрашивать не стал, присоединившись явочным порядком. Ничего не поделать.

— Как вам здешний климат, дядь Дим?

— Духота, — честно ответил он. — Но в джунглях — хуже.

— В каких именно джунглях спрашивать смысла нет? — уточнил я.

— Нет, — с улыбкой кивнул он.

— Приду к власти и посмотрю, — пообещал я сам себе.

— Посмотри! — гоготнув, одобрил он.

Постучали в дверь.

— С товарищем Нисимурой в непредвиденной ситуации я справлюсь, — показал я КГБшнику «спецручку».

— Извини, у меня приказ, — покачал он головой.

— Держите тогда, — передал ему спецсредство.

— Юморист! — припечатал он меня, не приняв подарка.

Пока мы разговаривали, за дверью происходила суета и раздавались шепотки, самые громкие — мужские. Далее последовали шаги, и на пороге появился одетый в костюм и успевший причесаться Каташи Ичирович, за спиной которого — жена в бело-оранжевом Советском платье в полосочку и Сойка — последняя в синей футболке и серой юбке. Под глазами — глубокие тени, вид в целом бледный, в глазах — тоска.

Прислушался к себе — ничего кроме жалости не осталось. Прошла любовь, как ничего и не было.

— Коничива, товарищи, — поздоровался с главой семьи за руку, кивнул дамам. — Каташи Ичирович, можно с вами поговорить наедине? Это недолго, но очень важно.

— Коничива. Конечно, Сергей, — кивнул он.

Мама Сойки добавила к его словам свое приветствие, а Саяка промолчала, старательно глядя на мои ботинки. Прости, девочка, но твой вид слишком красноречив — тебе в Японии ожидаемо-плохо, поэтому и говорить нам не о чем.