— Ди-ма!

Из люка вылетел брезентовый чехол, второй, какие-то вещи. Что-то валилось на лед, что-то падало в непрерывно расширявшуюся трещину.

Левая консоль, обессилев, сползла в воду.

— Ди-ма!

Анисимов силой оторвал от себя Белухина, прыгнул в полузалитый водой люк и ухватил обеими руками рычащего, впавшего в неистовство Кулебякина.

— Так тебя!

Рывком, как мешок с мукой, швырнул его из люка, выскочил сам.

— Всем отойти! Самолет уходил в океан. Скрылись моторы, крылья, разбитый фюзеляж с пилотской кабиной, и только обметанный льдом стабилизатор какие-то секунды дергался, вздрагивал, будто просил о помощи. Потом и он исчез.

Анисимов сорвал с головы мокрую от пота шапку. Прощай, друг, не уберег я тебя, прости и прощай.

И вытер рукавом глаза.

Вынесенных, выброшенных вещей оказалось немного: два брезентовых чехла от моторов, чемодан Лизы Горюновой, вещмешок Белухина, портфели Анисимова и Зозули, топор и лопата из противопожарного инвентаря, аптечка — и все.

Анисимов долго не хотел уходить от полыньи, сознавал, что зря теряет время, каждый сантиметр льда фонарем обшарил — аварийной рации не нашел, угодила в полынью, не иначе; пропала и большая коробка с НЗ, неприкосновенным запасом, которую Кулебякин тоже выбросил из люка.

По секундам восстановили действия бортмеханика, когда он метался по грузовому отсеку тонущего самолета. Трое — Белухин, Анисимов и сам Кулебякин — были уверены, что рацию он выбрасывал.

Кислов сплюнул в полынью.

— Нептун по ней «Маяк» слушает. Если уж залез, мог поаккуратнее вынести!

— Сам бы и залез, — Кулебякин выругался.

— Я пока что не чокнутый!

— Сказал бы я тебе…

— А ты скажи, скажи!

— Эй, мужики! — выкрикнула Лиза. — Не в пивной! Стоя на коленях, она ощупывала разутую ногу Седых.

— Терпи, родненький, трещинка у тебя на ступне, небольшая такая, пустяковая.

— Боль… дикая, — простонал Седых.

— Посвети, командир, — Лиза открыла аптечку. Шепотом: — Перелом у него… Сейчас, голубчик, как раз то, что надо, анальгина таблеточку, снегом его запей, горсточкой.

— Интересно, далеко ли до Среднего? — в третий раз, наверное, спросил Игорь. Ему никто не ответил. — Что делать будем?

— В гостиницу пойдем, — буркнул Солдатов. — Там тебе номер забронирован, с ванной и толчком.

— Решение принимает командир! — звонко сказал Гриша. — Я уверен, что нас уже начали искать!

— Разбирается, шкет, — с уважением сказал Солдатов. — Быть ему большим начальником.

— Разговор есть, Илья, — сказал Белухин. — Решать надо.

Анисимов осветил фонарем сбившихся в кучу людей. Они перестали пререкаться и теперь молча смотрели на него, потрясенные и потерянные, не способные к разумным действиям, ждущие от него волшебного слова. И он с горечью и стыдом чувствовал, что этого слова не знает.

Повезло — ветер дул в спину.

Впереди семенил Шельмец, за ним Белухин. Иногда пес останавливался и облаивал невидимого врага. Поначалу у многих сжималось сердце — а вдруг медведь? — но потом все привыкли к тому, что слепой поводырь нюхом чувствует воду. Подходил с лопатой Белухин, освещал фонарем, разбрасывал со льда снег, определял ширину и направление трещины. Небольшая — просто перешагивали, пошире — искали обход, стараясь ступать след в след или рядышком.

И еще хорошо чувствовал Шельмец тонкий лед, упирался и не хотел на него ступать. Проверяли, рубили топором лунку — в самом деле, слишком тонкий, Шельмец, пожалуй, прошел бы, а люди вряд ли.

За Белухиным тянулись женщины, Гриша, Зозуля с левой рукой на перевязи, и каждый что-то нес; четверо мужчин на превращенном в носилки брезенте несли Бориса, а замыкал шествие навьюченный вторым брезентовым чехлом Солдатов.

Ночь наступила темная, безлунная и беззвездная, но ветер еще не перешел в поземку, и, когда Белухин на короткое время, экономя батарейки, освещал путь, на душе у людей становилось тоскливо и тревожно. То здесь, то там дыбились бесформенные, будто взорванные торосы, на пути, будто надолбы, вставали ребром торчащие изо льда ропаки, и венчал этот до неправдоподобности изуродованный пейзаж небольшой, размером с двухэтажный дом айсберг, оторвавшийся, наверное, от ледника на Северной Земле. Поле это ломало правильно, подумал Белухин, и произошло это не очень давно, лед еще молодой, припорошен скупо.

У подветренной стороны айсберга расстелили второй чехол, устроили привал.

Циклон, погубивший самолет, разбавил мороз теплым воздухом с Баренцева моря, и было не очень студено, градусов десять-двенадцать. От дороги люди разогрелись, иные даже вспотели, и долго отдыхать, охлаждаться было нельзя — так, перекурить, подогнать одежду и обувь.

Не вытащи Белухин своего мешка, многим пришлось бы худо: иные покинули самолет без шапок, другие без шарфов и рукавиц — потеряли где-то в суматохе, а Невская — та вообще оказалась в модных, но мало пригодных для такой прогулки сапожках. К счастью, они были без каблуков и влезли в огромные, несуразных размеров запасные валенки Белухина: не так красиво, зато тепло. Для Чистякова нашлась запасная ушанка, Горюнова обмоталась вязаным платком Анны Григорьевны, Зозуля и Кислов надели вместо шарфов теплые суконные портянки — словом, с одеждой и обувью дела обстояли благополучно.