«Ну, ваши-то предки, доктор, приплыли сюда верхом на бревне и только визжали, когда пираньи обкусывали им пальцы ног», — подумал сеньор Вальдес, а вслух сказал:

— Надеюсь, вы здоровы, доктор Кохрейн?

— Благодарю вас, совершенно здоров. А как продвигается ваш новый роман?

— Спасибо, хорошо. — Сеньор Вальдес сложил руки на записной книжке, сцепив для верности пальцы.

— Не могу выразить словами то, о чем вы и так прекрасно осведомлены, не устану повторять, каким прекрасным украшением нашего университета вы являетесь! Присутствие такого великого автора, как вы, знаменитый Лучано Эрнандо Вальдес, повышает престиж нашего учебного заведения и несет… — Похоже, доктор Кохрейн забыл, как именно хотел закончить начатую фразу, потому что, приятно улыбнувшись, он неуверенным жестом опять обвел вокруг себя тростью, указывая на изгибы реки, и закашлялся.

— Итак, — произнес он через минуту, — роман движется?

— Да, — сказал сеньор Вальдес. — Движется, и с неплохой скоростью.

— Очень хорошо. Замечательно! Я страшно счастлив. А вы приходите сюда каждое утро, на берег этой прекрасной реки, чтобы создавать на бумаге образы людей, которые переживут нас всех. Вы творите бессмертие здесь и сейчас.

— Вообще-то я…

— О, простите меня! Я не хотел вас смущать. Я веду себя как школьница в присутствии гения, но что же мне делать? Все знают, я ваш горячий афисьенадо [1] . Только вчера, представьте, я в десятый раз перечитывал ваш бессмертный роман «Бешеный пес Сан-Клементе», и вдруг меня осенило!

Боясь, что его прервут, доктор торопливо продолжал:

— Помните место, где хозяина дома, Карлоса, убивают на центральной площади, а вокруг собирается толпа, чтобы посмотреть на это зрелище? Никто не вмешивается, он получает два ножевых удара в бок около рыбных рядов, затем бежит в шляпный магазин, и там получает еще два удара. А потом, истекая кровью, ползет через площадь к зданию центрального почтамта, и тут его настигают еще три удара, от которых он и умирает. Помните? Так вот, меня озарило!

Сеньор Вальдес ничего не сказал, но, должно быть, против собственного желания заломил бровь чуть сильнее обычного, потому что доктор воскликнул:

— Молчите, не говорите ничего, я все прекрасно понимаю! Вы меня проверяете, верно? Семь ударов ножом, которые заканчиваются смертью. Как же я раньше не додумался? Это ведь семь смертных грехов, верно?

Он выглядел таким гордым, что сеньору Вальдесу ничего не оставалось, как пробормотать:

— Вы необычайно проницательный читатель.

Доктор Кохрейн, не вставая, отвесил ему изысканный поклон.

— В награду за мою преданность могу я попросить вас прочесть мне хотя бы пару строчек из нового романа?

— О нет! Нельзя! Понимаете, я…

— Да-да, понимаю! Больше ни слова, маэстро. Но, может быть, вы намекнете на сюжет, так сказать…

— Вы же сами знаете, что нельзя…

— Да-да, хорошо! Но, сеньор Вальдес, шепните мне на ухо хотя бы название. Я буду держать его во рту, перекатывать на языке, словно кусочек восхитительного шоколада…

— Доктор, я суеверен, как мать перед рождением дитя. Простите, но я не могу. Не мшу ничего сказать вам. Правда.

Доктор Кохрейн повесил голову и уныло поглядел на кончик покоящейся в пыли трости.

— Но, может быть, вы разрешите мне купить вам чашечку кофе? Или угостить завтраком? Вы уже ели?

— Это было бы просто чудесно! Мы могли бы еще немного потолковать о ваших книгах…

— Идет, только давайте обсуждать лишь те мои книги, что уже стоят у вас на полке.

Сеньор Вальдес встал легко и грациозно, прижав к груди большую желтую записную книжку, как футболист, разминающийся перед началом матча. Высокого роста, стройный и гибкий, он мог похвастаться прекрасной спортивной фигурой, чего нельзя было сказать о докторе Кохрейне, который грузно пытался подняться, обеими руками опираясь на трость и при этом постанывая.

Сеньор Вальдес подхватил доктора под локоть и повлек в сторону кафе «Феникс», где на утренний кофе обычно собиралась университетская братия.

На углу площади рабочий, стоя на приставной лестнице, свинчивал со стены дома табличку с надписью «Площадь 15 мая». Новая табличка, на которой большими буквами значилось: «Площадь Сентябрьской революции», ждала у подножия лестницы. Открывшийся прямоугольник на стене, неожиданно светлый на фоне запыленной штукатурки, темнел еще одним названием: «Площадь Черной Лошади», выбитым прямо в стене старинным романским шрифтом.

Доктор Кохрейн недовольно поцокал языком и покрутил скошенной сзади индейской головой.

— 15 мая. Сентябрьская революция. Черная Лошадь. Какая разница? Для меня эта площадь навсегда останется «Площадью 18 января». Я симпатизировал старому Полковнику. Я говорил вам, что знал его лично?

— Да, — сказал сеньор Вальдес — Говорили.

— Просто мне кажется, что он заслужил лояльность старых друзей. А вы как считаете? Впрочем, я так думаю, вот и все.

— Мне кажется, доктор, весь город знает, что вы думаете по любому поводу. Все знают, что вы дружили со старым Полковником и что вы ему симпатизировали. Может быть, если бы вы так не откровенничали, место декана кафедры математики давно было бы вашим.