Каюты первого класса находились прямо под капитанским мостиком. На бортах обнадеживающими гирляндами висели десятки спасательных кругов, оплетенных просмоленными канатами и оборудованных автоматическими лампами, которые, если верить надписям на кругах, должны были загореться при соприкосновении с водой.

Доктор Кохрейн слышал, как наверху, в капитанской рубке, капитан отдавал последние распоряжения негромким, но уверенным голосом, сопровождавшимся лязгом металлических деталей, отрывистыми звонками, стуком и невнятным бормотанием динамиков.

И вот далеко внизу доктор Кохрейн подошвами ощутил мощную, могучую дрожь разбуженного двигателя. За кормой парома вода забурлила, начала завязываться в затейливые узлы, выплевывая на поверхность комковатые россыпи изумрудной тины, потом закипела, поднялась, забурлила и пошла беловатой пеной. Вначале ничего не происходило, но вдруг, медленно, так медленно, что доктор Кохрейн вначале решил, что зрение обманывает его, паром начал двигаться. Доктор Кохрейн зачарованно смотрел на желтую жестяную банку из-под пива, попавшую в узкую водяную щель, образовавшуюся между бортом парома и причалом. Щель увеличивалась, расширяясь к носу судна, с шумом втягивая воду под корму. Банка завертелась, закрутилась, набирая скорость, пронеслась вдоль борта парома и — исчезла в бурунах, расходившихся под его кормой. Если бы доктор Кохрейн был поэтом, бесцельная гибель банки вдохновила бы его на создание сонета, но он был математиком и следил за ее продвижением с чисто научным любопытством, пытаясь в уме рассчитать траекторию движения предмета путем решения уравнений параболического типа.

За это время расстояние между бортом парома и берегом продолжало расти, вскоре показались скрытые до этого тенью огромного борта бетонные сваи, для лучшей амортизации обвешанные старыми автомобильными шинами и прикрепленные к причалу гигантскими ржавыми болтами. Зеленые волны лениво плескались около причала.

Паром вздрогнул, освободившись, и начал набирать ход.

Доктор Кохрейн не мог дольше обманывать себя — паром двигался. Его сразу же затошнило. Он расставил ноги пошире, крепче схватился за поручни и сделал несколько глубоких вдохов. В животе противно бурчало. За его спиной в баре салона первого класса бокалы на палках стояли, не шелохнувшись, вино в горлышках бутылок, вздрогнув, совершенно успокоилось. Доктору Кохрейну стало стыдно своей слабости, и он пообещал себе ради памяти великого Адмирала постараться на этот раз продержаться и не выплеснуть съеденный утром завтрак.

Доктор напряг мышцы живота. Он повернул лицо к ветру и устремил глаза в сторону горизонта. Горизонт был совершенно плоский, гладкий и скучный. Впереди, с излучины реки, поднялась стая пеликанов и полетела вдаль неровной, прерывистой линией. Каким-то непостижимым образом движения их крыльев входили в противофазу медленному движению волн на реке. Там, где ее волны катились вверх, как оливковое масло в бутылке, они умудрялись задевать поверхность безобразными когтистыми лапами. А если уклон волны уходил вниз, пеликаны, качнув доисторическими крыльями, забирались выше в небо.

Палуба заходила под ногами доктора Кохрейна, будто он стоял не на широченном пароме, а плыл в утлой ладье во время шторма, и он почувствовал сильное головокружение.

Минуты ползли, а состояние доктора все ухудшалось. Он изо всех сил вцепился в поручни, ладони его стали потными, скользкими, во рту пересохло, слюну было тяжело глотать. Он упорно смотрел вперед на огораживающую гавань дамбу, где прилепился маленький полосатый маячок — как сахарный замок, что иногда ставят на торты для украшения. Вот сейчас начнется настоящая качка. Волны ударят в борт судна, оно закачается сильнее, и ветер охладит его пылающее лицо. Однако новый порыв ветра принес лишь жирный дым, вырвавшийся из трубы, и вкус дизельного масла во рту поднял желчь к горлу доктора Кохрейна.

Доктор не покинул свой пост — так и стоял около борта, время от времени приподнимая мягкую шляпу и вытирая со лба липкий пот, стоял до тех пор, пока не настало время церемонии перемены флага, отмечающей середину реки.

Те несколько минут, что доктор провел без шляпы, ожидая трех сигнальных свистков, предназначенных для оповещения пассажиров, что скрытый за мостом флаг был правильным образом спущен и новый должным образом поднят, оказались наиболее мучительны — доктор был уверен, что его сейчас точно вырвет.

Замена флага была подобна тому, как переменчивая вдова полностью меняет жизненные позиции с каждым новым обручальным кольцом, но бедному доктору было не до сравнений. Солнце безжалостно пекло его обнаженную голову, хотя слабые порывы ветерка и касались лба прохладными поцелуями. Страдания доктора усугублялись с каждой секундой. Он беспомощно оглянулся по сторонам в поисках уборной или другого места, где мог бы тихонько поблевать, но палуба была заполнена пассажирами. Боже, он не успеет добежать! Но не за борт же, в самом деле! Во-первых, на палубе первого класса действовали неписаные, но жесткие правила, а во-вторых, доктору было ужасно жалко семью, что расположилась точнехонько под ним на палубе второго класса и уже успела развернуть на коленях салфетки с едой. И тогда доктор Кохрейн выбрал единственный возможный путь. Как раз во время третьего свистка, когда паром пересек импровизированную границу, доктор Кохрейн приставил шляпу почти к самому лицу и максимально тихо изрыгнул в нее содержимое желудка. От вида блевотины его еще больше замутило, и он сдвинул паля шляпы, будто накрыл крышкой ночной горшок, затем тихо, стараясь не привлекать внимания, поставил ее под привинченную к стене скамейку, вернулся к поручням и снова вцепился в них, шатаясь от слабости и унижения.

— Вот, прополощи-ка рот, — чья-то рука со стаканом воды просунулась над его плечом и ткнула в щеку. — Просто сплюнь на палубу, на такой жаре любая лужа мгновенно высыхает.

Доктор Кохрейн в точности выполнил инструкции и ощутил, что дышать стало немного легче.

— Спасибо, — выдохнул он.

— Нет-нет, это тебе спасибо! Спасибо, что приехал, я знаю, как дорого тебе это обходится.

— Я боялся, что ты не смог сесть на паром.

— Я выжидал, пока мы не пересечем границу. Я прятался. С годами я стал настоящим специалистом по части пряток. Тут они меня не достанут.