Сеньор Вальдес вышел из душа, морщась, хорошенько растерся мягким полотенцем и подошел к шкафу с одеждой. В тот день он выбрал дымчатоголубую рубашку и надел летний костюм кремового цвета с едва видной полоской, вплетенной в шелковистую поверхность ткани.

Голубая записная книжка валялась на столе, там, где он ее оставил, словно брошенный в безлюдной аллее труп бродяжки. Он поднял ее, задумчиво повертел в руках, открыл. Первые пять страниц были сверху донизу исписаны убористым почерком — вон их отсюда, смотреть тошно! Он вырвал испорченные листы, сложил пополам, разорвал и выбросил в плетеную корзину для бумаг, что стояла рядом со стулом, а потом тщательно разгладил пальцами и без того гладкую голубоватую бумагу. Он сделал это без цели, просто чтобы ощутить под пальцами ровную поверхность, и слегка растянул края, как бы поставил по стойке смирно свой рабочий инструмент, будто полк на параде для будущей инспекции, надеясь, что вскоре страницы заполнятся стройными рядами слов.

Затем сеньор Вальдес отвинтил колпачок ручки и в середине страницы написал: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу и незаметно прокралась в бордель».

Оценивающе взглянул на дело рук своих. Выглядело вроде бы неплохо. Ладно, начало положено, а это — самое главное.

Сеньор Вальдес сунул книжку во внутренний карман пиджака, похлопал по внешнему карману, проверяя его на наличие ключей, и вышел из квартиры. На площадке он подождал, пока медленный, скрипучий лифт поднимется на его этаж. На спуске, на втором этаже в лифт зашли сеньора Неро, жена дантиста, и его дочка. Они вежливо кивнули ему и уставились в пол. Сеньор Вальдес с удивлением глядел на девочку — как ее зовут? Роза? Да, точно — Роза. Неужели это она, а не ее младшая сестра? Он был почти уверен, что это Роза, и недоумевал — она же сущий ребенок, как он мог всего пару дней назад думать, что она стоит на пороге созревания, что женские черты начали проглядывать сквозь детскую угловатость? Помнится, он даже пофантазировал на тему, что можно будет с ней сделать через пару лет. Через пару лет? Ну и оптимист. Нет, скорее через восемь-десять лет, никак не раньше! Тогда ей будет двадцать, а ему… ужас, сколько ему будет тогда. Сильно за пятьдесят. Ближе к шестидесяти, вот сколько ему будет. Сеньору Вальдесу стало противно от самого себя. Юная девушка и грязный старик — фу! Интересно, впрочем, что с ним станется через десять лет? Будет ли он все так же навещать мадам Оттавио, как это делает Камилло? Или проводить время с Марией Марром? О нет, вот это уж точно невозможно. Станет он старой развалиной или нет, это неизвестно, а вот что она превратится в старуху, сомнений не вызывает. Ей осталось два, максимум три года. Нет, спать со старухой он ни за что не станет. С женщиной за шестьдесят, как его мама? Да никогда в жизни, хоть убейте!

Ну а если бы он любил эту женщину? Может быть, если бы у него была жена — его собственная жена, тогда возможно… Конечно, лучше, если бы эта жена была молода, гораздо моложе его, и чтобы она его обожала. В этом случае…

Лифт с грохотом остановился на первом этаже, и Розалита с мамашей вышли.

Сеньор Вальдес снова нажал кнопку и поехал дальше, на цокольный этаж, где размещались гаражи. Там, в душном помещении, пропахшем соляркой и жженой резиной, где убирали крайне редко, стоял предмет его гордости — его машина.

Сеньор Вальдес ездил на экстравагантном импортном американском автомобиле. Конечно, на фоне жизни, которую он вел, полной спокойного размеренного шика, где все тона были приглушены, где даже ярко-синий носовой платок мог показаться вызовом общественному вкусу, такой автомобиль выделялся, будто павлин в стае воробьев.

Автомобиль был классической марки, практически как «Дон Кихот» или «Одиссея». Он происходил из времен, когда автомобили были синонимом чего-то героического, когда они заключали в себе обещание необычайных, волнующих приключений. Его обводки напоминали галеру Одиссея, и сам он при езде издавал хрипловатое шипение, как откашливающийся перед концертом знаменитый певец, накануне перебравший виски, или как леопард, пружинистый, сильный, перекатывающий мускулы под гладкой шкурой, притворно смирно идущий на поводке у хрупкой женщины, но в любой момент готовый обернуться и пожрать ее. Его задние крылья были слегка изогнуты и расширялись книзу, словно хвостовые плавники акулы, словно состоящие из водной пыли полозья колесницы Нептуна, словно размах крыльев орла. Шины были белого цвета, сиденья — кожаные, а сам автомобиль сверкал благородным металлическим цветом, сине-зеленым, подобно реке Нил.

Сеньор Вальдес точно знал, сколько времени потребуется, чтобы выехать с подземной парковки и доехать по пандусу до Кристобаль-аллеи: при этом скорость должна была быть достаточной, чтобы высечь шинами искры на повороте, но не настолько быстрой, чтобы не зацепить асфальт двойными выхлопными трубами, когда он выскакивал на проспект.

Вообще-то сеньор Вальдес любил до работы прогуляться пешком. Он любил гулять. Ему нравилось, что его узнавали на улицах, что он притягивал взгляды прохожих. Но в этот день требовалось срочно проехать на другую сторону города, и пешком туда добраться он не успел бы, по крайней мере до начала лекций.

Он ехал не спеша, опустив крышу кабриолета, полз по Кристобаль-аллее в длинной веренице машин, подставив лицо солнечным лучам, пока не доехал до пересечения с Университетским проспектом, где дорога сворачивала вниз, к Мерино. Перед ним стояли четыре легковушки, два грузовика и автобус, и сеньор Вальдес знал, что не успеет проскочить светофор на зеленый сигнал. Через несколько мгновений стоявшая впереди машина, мигнув фарами, проехала перекресток, но светофор уже переключился на красный, в точности как он и ожидал.

Сеньор Вальдес взглянул на часы с черным циферблатом, негромко тикающие на приборной панели. Десятый час, значит, можно включить радио, не боясь попасть на навевающие зубодробительную скуку новости, каждый час сообщающие стране, о чем думает их Полковник-Президент и чем он занимается — для всеобщего блага, конечно. Как он любил свой приемник: круглую ручку под слоновую кость с медным набалдашником, когда-то черную от грязи, с любовью отчищенную им самолично при помощи спирта и ватной палочки; деликатное сопротивление, которое она оказывала при нажиме, и убедительный, надежный, заслуживающий доверия щелчок, издаваемый хорошо смазанным замком как бы после секундного колебания. То была старинная, качественная, искусная работа, сродни серебряным часам, что дед когда-то носил на поясе.

Сеньор Вальдес настроил радио. Передавали танго, впрочем, как всегда на этой радиостанции, и сеньор Вальдес замурлыкал немудреные слова популярной песенки, исполняемой несравненной Солидад, такие простые и вместе с тем такие пронзительно горькие.