– Эй, браток, - пихнул я рукой ближайшего бойца, имени которого не помнил, поскольку даже не знал. Вот только оказалось, что два этих слова являлись возможным для меня максимумом. Донельзя пересохшее горло резануло столь сильно, что все прочие слова вышли каким-то хрипом и свистом, но никак не членораздельной речью. Возможно, именно это и стало моим спасением, поскольку воспоследовавшая реакция всех находящихся поблизости организмов перепугала меня практически до образования желтых и даже коричневых штанишек попахивающих отнюдь не ромашками. Вся эта свора, а подобрать иного слова у меня попросту не вышло, как один, рванули в мою сторону и замерли лишь в считанных метрах, кое-где образовав даже кучу-малу из столкнувшихся тел. Ближайший же боец и та самая эльфийка, молнией метнувшаяся со своего места, вцепились в меня подобно клещам. Как бы я ни тужился, как бы ни старался, но отодрать их мертвые хватки не вышло. И если боец просто повис на моей левой руке, то остроухий персонаж всяких фэнтезей практически успел замкнуть замок удушающего захвата, прихватив меня со спины. А что до остальных, то вновь замершие восковыми фигурами люди лишь продолжали сверлить мою фигуру своими неживыми взглядами, подобно камерам оптико-локационных станций систем наведения ракет.

Нет, то уже были не люди. То были чистой воды зомби, почуявшие свежачок в моем лице. А вырвавшийся из моего трижды пересохшего горла скрипучий хрип сработал на манер триггера. На речь слетелись все. Вот только по какой-то известной только им причине моя тушка не показалась им удобоваримой. Чему я был бесконечно рад! Ведь оказаться загрызенным, разорванным на клочки, или быть еще каким другим образом убиенным, только-только начав новую жизнь, виделось в корне несправедливым. Но тут все мои мысли просто улетучились из головы, поскольку меня скрутило от невыносимой боли. Нет, даже не так. Меня СКРУТИЛО от НЕВЫНОСИМОЙ БОЛИ!

Я потерял! Я ее потерял! Мою прелесть! Откуда-то я просто осознал, что оказался лишен самого важного, самого дорогого, самого нужного, что только может быть у человека. Меня лишили души! По умолчанию имея ее от рождения, я никогда не задумывался о потребности ее спасения и даже сохранения. Я жил по совести, смеялся от души, грустил, сострадал, проявлял участие. Я был человеком. Настоящим человеком, а не какой-нибудь продажной тварью, готовой пойти на что угодно ради собственного возвышения в чем бы то ни было! Однако, если любому человеку была знакома душевная боль, мне, вдобавок, выпало несчастье познать на своем горьком опыте боль бездушную. И это меня изменило, изменило мое прежнее «Я», ведь больше не осталось противовеса исключительно рациональному разуму взявшему верх над мыслями и потребностями тела.

Да, как мне вскоре удалось выяснить, окружающий меня мир претерпел катастрофические изменения, и я, на удивление, изменился под стать ему. Недаром кришнаиты утверждали, что ум и разум являются продуктами человеческого эгоизма в благостях и страстях. В страстях, вроде одержимости славой, деньгами или же поиском души – не суть важно каких именно, хоть в пересчете песчинок, мы находим себя. Мы отдаемся процессу достижения конечного результата с головой, пробиваясь через все встречающиеся на пути преграды и не обращая внимания на последствия наших действий для окружающего нас мира. В благостях же мы входим в гармонию с миром. Начинаем жить на его волне. И если мир оказывается отравлен смертельным ядом из смеси всеобщего равнодушия напополам с эгоизмом высшей пробы, мы, не имеющие защиты даруемой душой, словно губка, впитываем в себя всю эту разлитую в окружающем пространстве отраву. Но все это я осознал чуть позже, анализируя свои поступки. Сейчас же мне хотелось одного. Хотелось вернуть свое!

Я не желал влачить всего лишь жалкое физическое существование, вместо полноценного проживания отмерянных мне лет. Я не желал постоянно чувствовать эту разлившуюся в груди ледяную пустоту, постоянно осознавать свою неполноценность. Я не желал воспринимать себя готовым творить все что угодно, если это видится рациональным, но против чего сам же выступал в своей прежней жизни. Я не желал.

И, сделавшись совершенно бездушным человеком, я четко осознал, что нет ничего запрещенного в достижении МОЕЙ цели – стать прежним. Где-то здесь имелся я. Где-то там существовала моя душа. И мы обязаны были воссоединиться любой ценой. А все остальное стало неважно. Именно это намертво отпечаталось в моем разуме, прежде чем ко мне вернулась возможность воспринимать окружающий мир не через застилающую разум и чувства пелену боли.

Стоило случившемуся наваждению отступить, а мозгу вновь принять контроль над телом, как я начал действовать. На беду вцепившегося в меня солдатика, кстати, оказавшегося не погранцом, разжать его стальную хватку у меня не вышло, как бы ни старался. Таскать же за собой и на себе такую ношу, когда сам едва передвигал свои ходули, виделось совершенно нерациональным занятием. Потому вскоре в дело был пущен подвешенный на его поясе самый настоящий бебут[2], брата-близнеца которого я прежде видел лишь в музее. Слишком большой, чтобы заменить собой штык-нож или же тактический нож. И слишком короткий, чтобы сравниться в боевых возможностях с теми же шашками и саблями. Этот чуть изогнутый кинжал пришелся более чем к месту. Подернутое ржавчиной лезвие с немалым трудом покинуло рассохшиеся и пошедшие трещинами ножны, но, на удивление, с легкостью отсекло кисти вцепившихся в меня рук. Два взмаха и частичная свобода действий была возвращена, если не считать удушающих объятий все еще удерживающей меня эльфийки, которая служила неплохой прокладкой между моим телом и мокрым от утренней росы или тумана травяным ковром. Ведь из-за накатившей боли мои ноги мигом подкосились, и мы оба завалились на землю, где мое тело сотрясалось, словно в припадке, пока не отпустило.

На счастье незваной ушастой пассажирки, что все еще продолжала висеть на мне даже после того, как я с трудом вновь утвердился на ногах, отсекать ее руки было не с руки. Вот такой вот получался каламбур! Слишком уж сильно я дорожил целостностью собственной шеи, вокруг которой они и были обвиты. Потому, откинув бебут в сторону, я с немалым трудом просунул свои ладони под ее руки, слегка откинулся назад и сделал резкий шаг вперед, одновременно нагибаясь и раздвигая локти в стороны. Не то, что можно было бы предпринять против привычного живого соображающего противника, но лучшее, что пришло мне в голову для скидывания с плеч повисшего на них безвольного, но крепко зацепившегося и весьма тяжелого, «мешка картошки».

Не удосужившаяся взять меня ногами в замок противница совершила кульбит через голову и улетела метра на три вперед, где и затихла, не предприняв ни малейшего действа, чтобы подняться. Одновременно с высвобождением от не самых приятных объятий я смог подтвердить одну из посетивших мою голову догадок – окружавшие меня «зомби» тут же повернули головы в ее сторону, явно среагировав на звук и движение. Не то, чтобы они вертели головами всякий раз, как ветер принимался шуметь кронами деревьев. Но вот на издающее звуки тело среагировали мгновенно. Однако как-то опознали своего, продолжив стоять там, где находились прежде.