Ханс нахмурился но, присмотревшись, удовлетворенно кивнул головой – поломок, способных погубить неф, к счастью, пока еще не было. Судно держалось, сопротивляясь стихии, и продолжало двигаться урывками, напоминая огромного и неуклюжего вепря, обложенного охотниками. Волны, словно злые собаки, набрасывались на неф, заставляя трещать и стонать судно. Новый, более мощный шквал накрыл неф, захлестнул палубу. Раздался страшный скрежет, треск и крики.

Ханс раскрыл глаза и, отплевываясь соленой морской водой, вздрогнул: грот судна был сломан, вырван с корнем, оставив в палубе зияющую дыру с рваными краями обломанных досок. Фок-мачта, переломленная чуть выше палубы, удерживалась канатами и, истошно воя, с треском билась о борт, разнося его в щепки.

– Полундра! Рубите канаты! Освобождайте палубу от фок-мачты!..– заревел Ханс.

Боцман и пять матросов бросились обрубать канаты и, после страшных и неимоверных усилий, спасли израненное судно от верной смерти, но заплатили свою дань разъяренной стихии: боцман и два матроса были смыты за борт.

Неф, неуклюже двигаясь, черпал воду. Ханс, понимая, что судно начинает принимать много забортной воды, приказал оставшейся команде и пассажирам:

– Откачивать забортную воду! Не ленитесь, черти полосатые! Иначе нам всем придется пойти на корм рыбам!..

Пассажиры и оставшиеся члены экипажа, не щадя сил, бросились в трюм спасать корабль. Наступил момент истины: люди в изнеможении вычерпывали воду, откачивая огромные массы, которые сплошным и непрерывным водопадом обрушивались на их головы, пытаясь спасти себя, свои грешные жизни и несчастный корабль. С мольбами к Богу, проклятьями, воплями, стонами и богохульствами они боролись за живучесть хрупкой деревянной посудины. Небо, наконец, сжалилось над несчастными и приказало шторму затихать. Робкое весеннее солнце стало проглядывать из-за туч, появляясь в просветах голубого неба, разрывавшего серую пелену туч. Шторм уходил на запад и север, отпуская полузатопленный неф из своих объятий…

– Ну, обормот, что я тебе говорил?! – Выдохнул из себя Ханс, похлопывая полуживого рулевого. – Рановато нам еще на дно, понял?.. – Рулевой, трясясь от холодной воды и страха, судорожно и часто закивал головой в ответ. Капитан отошел от штурвала и крикнул оставшимся матросам, добавляя в команду ругательства. – Эй, мать вашу перетак, чините бушприт и ставьте бизань! Поплетемся, как косожопые!..

Матросы весело засмеялись, емкое сравнение, сказанное их капитаном, и уверенность в его голосе вселила в них спокойствие за свой завтрашний день. Паруса были поставлены, носовой парус быстро починили. Неф рыскал из стороны в сторону, неуклюже покачиваясь на волнах, напоминая разломанный бочонок, выброшенный кем-то за борт, но упрямо двигался к спасительному берегу. Течи не было, а с прекращением шторма вода, до этого момента заливавшая корабль, перестала поступать в трюм, но и того, что судно успело нахватать за недолгие часы буйства стихии, было достаточно, чтобы погубить корабль, если бы непогода продолжалась еще пару часов.

С глубокой осадкой и кренясь на левый борт судно, шло к спасению, пассажиры и экипаж несчастного корабля увидели, наконец-то, долгожданный берег континента. Едва заметной полоской, чуть различимый среди волн и тумана, спасительный берег вырастал, заполняя собой весь юг и юго-восток горизонта. Стали вырисовываться холмы и возвышенности, коими изобиловали берега Булони, Понтьё и Монтрей-сюр-Мер.

Ханс нервно закашлялся, увидев знакомые очертания берегов. Он несколько раз испуганно осмотрел небо, проверяя, не ошибся ли он в своих прогнозах относительно окончания внезапного шторма и успокоился: тучи разбегались и отступали к северу и северо-западу, готовясь обрушить волны дождей на Англию и Шотландию. Юг и восток были чисты, и ничто уже не могло помешать разбитому, но не сдавшемуся кораблю добраться до ближайшего порта. О том, чтобы добраться до Фландрии не могло быть и речи: неф так сильно пострадал от шторма, что вот-вот мог затонуть, если, не приведи Господь, снова поднимется сильный ветер и начнется болтанка. Некогда высокие борта корабля сейчас возвышались над водой всего чуть больше туаза, да и то с натяжкой.

Пассажиры и команда, забыв обо всех кошмарах, выпавших на их короткое путешествие от берегов Англии, высыпали на палубу и старались согреться под слабыми лучами солнца. Находиться на воздухе и обдуваться ветром куда лучше, чем мокнуть в трюме, стоя по горло в холодной морской воде.

Капитан с грустью осмотрел корабль и, присев среди обломков кормовой надстройки, тяжело вздохнул. Повреждения, которые успел получить его старый и верный корабль, были велики, а запасов, накопленных за годы удачных плаваний, едва могло хватить только на половину ремонта. Судно, как старый ветеран, надо было бросать, попытавшись продать какому-нибудь торговцу из фламандской Ганзы.

«Уж эти-то, наверняка, отремонтируют его и дожмут последние соки из старушки… – Ханс погладил мокрые перила надстройки. Пальцы нежно гладили старую древесину, местами изъеденную червями-древоточцами. Он помнил, как строился неф, а он, еще молодой шкипер, влюбился в пузатую посудину с первого взгляда. То, что это была именно любовь, Ханс не сомневался. Неф любил своего хозяина, напоминая верную, но немного сварливую жену, но, тем не менее, верностью и преданностью, если эти слова можно отнести к кораблю, привязал сердце старого морского волка к себе. Ханс так и не женился, не обзавелся семьей и детьми. Корабль стал для него всем, кем и чем только мог стать: домом, очагом, садом, отдушиной, бальзамом на душу. Даже характер у корабля был: неф на дух не переносил женщин и выкидывал такие штуки, что суеверный Ханс частенько хватался за ладанки, истово молился и начинал тайно верить в одушевленность своего корабля. Ни с того ни с сего, могла появиться течь в обшивке, или корабль начинал заваливаться на бок, угрожающе кренясь и постанывая. Но, стоило женщине сойти на берег или, на худой конец, пересесть в лодку, стоны и течь прекращались, неф выравнивался и, как ни в чем не бывало, начинал весело хлопать парусами, словно радуясь уходу незваной соперницы.

Капитан частенько перекидывался словечками с бывалыми моряками, сидя за кружкой вина в какой-нибудь портовой таверне и окончательно поверил в наличие души и собственного характера у корабля. Женского характера. Он долго выбирал имя для нефа – корабль сам подсказывал ему, подходит это имя ему или нет. После долгих поисков, Ханс, наконец-то, подобрал достойное имя для своей посудины. Он назвал корабль «Магда». Кораблю понравилось название: неф успокоился и стал, как казалось Хансу, менее норовистым и даже более скоростным, о чем он поделился с товарищами-капитанами и нарвался на громкий смех и некоторое подобие молчаливого согласия, ведь многие из его друзей или недругов уже сталкивались с подобным и необъяснимым феноменом. Тем не менее, Ханс стал спокойнее, рассудительнее и хладнокровнее, он всерьез полагался на свою посудину, доверяя ей себя и вверяя в ее трюм людей и грузы. Он брался за самые рискованные заказы: плавал к берегам далекой Норвегии и Швеции, торговал с голубоглазыми, светловолосыми и широкоскулыми славянами Новгорода, привозил оттуда меха соболя, песца и горностая, видел огромные белые льдины и удивительных медведей ослепительного белого цвета, плававших среди этого фантастического холода и ледяного безмолвия. Самые страшные шторма перестали пугать моряка, лишь вызывали кривую усмешку, да пару презрительных плевков. Но, годы властны над всем, в том числе и кораблями. «Магда» стала стареть, дряхлеть, все чаще и чаще показывая свой уже порядком позабытый характер, а крены, скрипы и стоны, издававшиеся кораблем, становились все чаще и напоминали вздохи и причитания старого и больного существа, уставшего от трудной, нудной и однообразной серости жизни.