Не найдя дороги, ведущей непосредственно к статуе, Хидео бросился напрямик через засаженные фигурные кусты, выращенные вокруг статуи наподобие живого забора. Там, во влажно-взрыхленной земле, лицом вниз, лежало тело.

– Хару! – воскликнул Хидео, не осознавая, что говорит.

Умолкнувшая было Мичи на том конце провода вдруг встрепенулась.

– Нашел?! Она жива!

– Ты звонила в полицию? Скорую вызвала?

– Они ничем бы не помогли, – прошипела Мичи со странной, несвойственной ей ненавистью. – Убедись, что с ней все в порядке!

Она вдруг резко отключилась, а Хидео остался стоять, постепенно теряя самообладание от нахлынувшего страха и раздражения. Чокнутая, погнала его спасать свою сестру, и даже не позаботилась о полиции и скорой! И что он с ней теперь будет делать?

Он боролся с желанием разбить трубку о землю, и все же продолжал сжимать ее в руках, полным ужаса взглядом пожирая лежащую Хару. Она не стонала, не шевелилась, но со стороны не выглядела… мертвой. Лишь несколько ссадин, синяков и царапин окропляли ее худые предплечья и голые икры разноцветными пятнами.

Потом Хидео увидел кровь. Он подлетел к девушке, испуганный, дерганый, с замутненным от страха и нервов рассудком, почти машинально приставил пальцы к сонной артерии, не понимая, как нашел ее на чужом теле и как понял, что это то место, на которое нужно давить. Раньше ему не приходилось щупать пульс, и если он это делал, то только на себе – для забавы, для развлечения, чтобы убедиться, что он по-прежнему живой и настоящий, с бьющимся сердцем, с ровным незатрудненным дыханием и циркулирующей кровью. Не почувствовав пульсации, он испугался, мертвецки похолодел, уже представляя себе, как скажет Мичи, что не смог спасти ее сестру – из-за слепой случайности не смог! Он просто опоздал. Не успел.

Но вот, надавив пальцами чуть сильнее, Хидео почувствовал слабенький, едва ощутимый пульс – это уже лучше, чем ничего. Горячий телефон подпрыгнул в руках – Хидео его едва не выронил, пытаясь перехватить так, чтобы удобнее было звонить. Набрав номер скорой, Хидео дождался ответа и описал ситуацию. Поколебавшись несколько секунд, он все же решился позвонить в полицию.

В эту секунду он заметил, как кто-то в черной кепке и темных очках издали наблюдает за ним, затаившись между деревьев. Хидео машинально шагнул вперед, прошел к самому живому забору, щурясь и старательно вглядываясь в черты человека в черном. Хотя расстояние и тень не позволяли Хидео как следует разглядеть черты наблюдателя, он все же отметил, что сама комплекция тела и манера держаться кажутся ему немного знакомыми. Человек стал что-то показывать руками, и Хидео запоздало понял, что это язык жестов, которого он не понимал.

Его поразило другое – человек был в темных перчатках, блеском отливавших каждый раз, когда он двигал пальцами. На свету они казались почти красными.

Пошатнувшись, Хидео едва не упал рядом с Хару, но в последний момент оперся о бронзовый постамент воина.

«Спаси ее».

Спасти ее, чтобы Мичи перестала уже кричать в его голове, чтобы мысли о его бездарности и ничтожестве оставили его в покое, чтобы он больше не метался от одной к другой, чтобы больше не было этой неопределенности, чтобы… чтобы…

Ему показалось, что он увидел красновато-синие незабудки на своих руках.

А дальше замигали огни, и туман сладким коконом окутал его.

Остаток вчерашнего дня, окутанный туманом, стерся из памяти. Хидео всю ночь не мог уснуть, он ворочался с боку на бок и никак не мог избавиться от ощущения, что чьи-то холодные жестокие пальцы душат его, обхватывая слабую шею. Он чувствовал биение собственного пульса, редкого, как ход минутной стрелки – тук-тук-тук-тук… Болезненная пульсация отдавалась в висках, отчего Хидео приходилось придерживать голову пальцами, чтобы хоть немного приглушить эту дрожь внутри организма.

Ему снилась кровь, багряная кровь, горящая ядовито-красным. Тело Хару, темное от грязи и крови вчера, теперь, казалось, очистилось, стало бледным, как брюхо огромной личинки.

К утру, совсем вымотавшись, Хидео понял, что не пойдет в школу. Кровавые образы, навязчивые, неотступные, намертво отпечатались на внутренней стороне век, не желали покидать воспаленное бессонницей сознание. Мыслить разумно не получалось, потому что вчерашняя картина тошнотворным комком преграждала горло, не вызывая, однако, никаких слез. Стоило лишь на секунду забыться, как Хидео поглощало отчаяние.

Полиция, как он помнил, опрашивала его вчера ночью, когда доктора привели его в чувство. Что он отвечал, он помнил слабо, куда делось тело, он не знал вовсе. Но тело ли он видел? Под его пальцами все еще бился фантомный пульс – каждый раз, когда Хидео закрывал глаза, он чувствовал его, призрачный, невесомый пульс, который вполне мог оказаться лишь нелепой игрой больного воображения. Но ведь тогда он чувствовал его! Значит, Хару не умерла!

Если только ее успели привезти в реанимацию.