После университета Никита собирался устроиться на работу. У него была возможность остаться в аспирантуре, но Никите не нравилась обстановка на кафедре: народ старперский, девчонки неказистые, многословные обсуждения на заседаниях, мутные разговоры на отвлеченные темы. Словом, тусовка так себе и деньги никакие. Родители предлагали сыну подумать: ведь можно было реализоваться в науке, получить степень. Ради этого, считали мама с папой, можно было бы и потерпеть местное занудство. Но сын отказался иметь дело с неприятными ему людьми. Зачем идти на компромисс? Лучше пойти работать.

Никита устроился переводчиком–синхронистом, он в совершенстве знал французский и итальянский. Работа ему вскоре опротивела. Рабочий день ненормированный, клиенты капризные, постоянно надо утрясать какие–то проблемы. К тому же на общение с друзьями просто не было сил. Молчание стало для Никиты отдыхом. «Так больше нельзя!» — решил Никита и уволился. Работать «шестеркой при иностранцах» ему не хотелось. Надо самому осваивать какую–нибудь деятельность. Родители отнеслись с пониманием и устроили Никиту работать на фирму. Работать со своими оказалось ничуть не приятней, чем на иностранцев. Железная дисциплина, большой объем работ, строгий спрос. Собственных проектов парню никто поручать не собирался, а контролировали его постоянно. Люди, застегнутые на все пуговицы, формальное общение, обстановка — каждый за себя. Просто задохнуться можно. Больше трех месяцев Никита на фирме не выдержал. Доводы родителей о перспективе и возможности роста казались ему легковесными. Не принимать близко к сердцу поведение сослуживцев? А что, оно от этого изменится к лучшему? Для чего идти на компромисс? Зачем расти там, где тебя тошнит, где все не соответствует твоим представлениям о нормальной работе? «Лучше заняться каким–нибудь живым делом», — посчитал молодой человек.

Отец через знакомых устроил Никиту в солидную газету. Надо ли говорить, что и в журналистике юноша быстро разочаровался. Никита совсем не так представлял себе атмосферу в творческом коллективе. Его собственное мнение, которым он так гордился, было никому не интересно. Ему опять пришлось учиться профессии: следить за грамотностью построения фраз, за корректным выражением мысли, проверкой фактов и т.д., и т.п. И опять: железная дисциплина, материалы – в срок вынь да положь, а что тебя муза взяла, да и не посетила – никому не интересно. Никита страшно переживал из–за того, что ему так не везет. Никак он не может найти работу, которая бы ему нравилась, коллектив, в котором бы он сразу стал своим — так, чтобы и люди, и сфера деятельности соответствовали Никитиным установкам и амбициям. А вместо этого приходилось иметь дело со множеством неприятных людей, заниматься рутиной, от которой свет не мил. Скучно и неприятно. Стоило ли вообще для такого учиться или даже родиться? И никакого понимания от родителей: место хорошее, зачем работу бросать, потерпи, поработай, может, понравится? Лучше бы поискали возможность устроить сына на другую работу.

Никита вовсе не бесится с жиру, как можно решить на первый взгляд. Аналогичные проблемы в той или иной дозировке свойственны практически каждому молодому человеку. Если в юности человек не переболеет истероидным образом мышления, ему все–таки не удается избежать импульсивного или активного мироощущения, когда внимание рассеивается. И оттого ему бывает весьма трудно упереться и довести до конца начатое. Особенно, если он это не сам начал, а согласился с чьими–нибудь начинаниями. Например, с родительскими. И на вопрос: а чего бы ты хотел? – ответить не в силах. Как ни странно, большинство выпускников высших учебных заведений, несмотря на диплом, где синим по фиолетовому написана специальность, ничего отчетливого про свое поприще сказать не в состоянии. «Все из–за патологической легкомысленности!» — вздыхает старшее поколение. Нет. Совсем по другой причине.

В юности для нас чрезвычайно важна среда общения: своя компания, тусовка. Студенческая среда есть продолжение тусовки, здесь все свои, каждый волен лелеять свои амбиции, и пока еще никто не пробовал себя в деле. Словом, liberte, egalite, fraternite. То есть «свобода, равенство, братство», на которые так уповали французские революционеры в 1789 году. А что из их упований вышло? Ничего хорошего. Гражданская война и революционный террор, как и из всех революций. Видимо, по тем же причинам свобода, равенство и братство – не лучшие условия для того, что касается профессиональной, а значит, отнюдь не всегда увлекательной деятельности.

В каждой профессии имеется область ученичества, зона рутины, территория партизанских вылазок, направленных против начальства…

Словом, не все так гладко в Датском королевстве. Вот молодые специалисты и ломаются – даже там, где работают по профилю.

Все это – следствие воздействия стресса на юный организм. То есть на психику, не окончательно устоявшуюся и не совсем защищенную. Подходя к работе с теми же мерками, что и к студенческой dolce vita[32], они словно требуют продолжения банкета: чтобы их трудовая деятельность проходила в той самой психологически комфортной среде обитания, чтобы вокруг была тусовка со схожими взглядами, которая с полпинка всерьез воспримет любого собрата, несмотря на отсутствие делового опыта и профессиональных навыков. И чаще всего поиск психологического комфорта, свойской компании перевешивает реальные перспективы, которые данное место работы может дать отдельно взятому Никите.

Максималистский настрой юности заставляет спрашивать с окружающих по гамбургскому счету. От своих сослуживцев молодые требуют полного соответствия инфантильным идеалам коллектива. А от самой работы – той же яркости и увлекательности, которыми, вероятно, отличались студенческие дискуссии. И соглашаться на меньшее ужас как не хочется. Эта повышенная критичность – не что иное, как следствие паники перед реальностью. Ведь практически любая карьера начинается с утомительного перехода через психологические Альпы: постепенный отказ от запредельных требований, продвижение (хотя бы некоторое) стандартов поведения от истероидности–маниакальности к эпилептоидности. Потому что любой начинающий, прежде чем его идеи обретут практическую ценность, вынужден их притормозить (вспомните, что эпилептоидность, она же ригидность, предполагает «заторможенное» мышление). Сперва ему приходится осваивать практические навыки, которые не могут сформироваться в процессе обучения. Им неоткуда взяться, кроме многократного повторения, оттачивания и закрепления в ходе работы. Но это так удручает…

В результате у натур сензитивных (а в юности большинству из нас это качество присуще) возникает и разрастается чувство возмущения: здесь просто невозможно работать! Да что там работать – здесь дышать невозможно! Одно и то же, день за днем одно и то же! Паника, переходящая в агрессию. Если человек с этим справляется – можно быть уверенным, он со многим справится. Потому что труднее всего взять власть над собой, а потом уже отпускать свои мысли, свои скакуны – пусть домчат до какой–нибудь интересной идеи. Обычно перед внутренним взором стоит картина, прямиком позаимствованная откуда–то из голливудского сценария: вот гениальный шизоид посылает свой проект богатому, но умному спонсору, счастливый случай помогает шизоиду предстать в самом выгодном свете, спонсор в восторге, шизоид в шоколаде. Хочется вот такого «пришел, увидел, победил», а окружающие предлагают «пришел, увидел, поседел». Конечно, поневоле агрессию проявишь.