В Год Белой Змеи (1209 г.) встретились лицом к лицу две силы, два огромных войска, не знавшие на то время поражений. Три дня и три ночи шел жестокий бой, лилась кровь так, что земля превратилась в красное месиво. А на четвертый – сарацины оказались в сжимающемся, словно удавка, кольце. Мухаммет был вынужден сдаться. Но что не под силу оружию и воинской доблести, то подвластно материнской любви и женскому сердцу. Турхан-хотун не пожалела никаких средств, чтобы устроить побег Султанского сына.

Султан Мухаммет оказался человеком упорным. На следующий год, собрав достаточно сил, он нанес кара-китаям сокрушительный удар.

Кучулук прибыл к кара-китаям накануне этих событий.

Если бы он приехал к ним в прежние, благополучные, полные достатка и уверенности в своих силах, времена, вряд ли здесь встретили бы его, нищего бродягу-изгнанника, приветливо. А то могли и прогнать без всяких разговоров, несмотря на благородное происхождение!

Отправляясь на аудиенцию к правителю такого могущественного народа, как кара-китаи, почти единовластно царившего на благодатной земле Семиречья, ставшей центром вселенной, Кучулук достал единственную реликвию, оставшуюся от предков – золотой шлем своего деда Ынанча Билгэ-Хана.

Пользуясь тем, что до сих пор все переговоры от имени Кучулука вел старый Кехсэй-Сабарах и его никто в лицо не знал, перед тем как отправиться к гур хану, найманский вождь поменялся одеждой с молодым джасабылом. Они были ровесниками, друзьями с детства, и теперь, глядя друг на друга, хохотали от души.

– Теперь я Хан Кучулук! – оглядывал себя джасабыл в ханском наряде.

– Да, но если гур хану найманы были не по душе, то это он тебе велит отрубить голову!

– Зато меня похоронят с ханскими почестями, а тебе всю жизнь придется быть обычным командиром или даже простым воином!

Кехсэй-Сабараху их шутки не нравились:

– Не подобает в игры играть в серьезном деле! – укорял он. – Как бы худом это не обернулось! Мы же прибыли в великую страну за решением своей судьбы.

– Понадеемся на милость Господа Бога нашего Иисуса Христа! – перекрестился ряженый «Кучулук».

– Если сами себя подведем, Бог не спасет! – молвил Кехсэй-Сабарах.

– Чему суждено, того не миновать, – не унывал Кучулук-«джасабыл».

Так, смеясь и веселясь, молодые люди и отправились к нарядному сурту гур хана Дюлюкю.

Чуть впереди – «Кучулук»-джасабыл, рядом, отстав на полшага, – «джасабыл» Кучулук.

Он и держал перед собой на вытянутых руках дар гур хану – сияющий шлем своего деда.

Суровые, надменные тюсюмялы, которые в обыденной жизни бровью не поведут без взятки, приподнимались, вставали, сгибали спины и мягчали лицом при виде боевого старинного шлема. Прислужники гур хана с неожиданной резвостью и подобострастием распахивали доселе неприступные двери.

Тем не менее иноземных гостей продержали перед вратами, ведущими в покои Великого Хана, время, за которое можно сварить баранину. И пока джасабыл «Кучулук» важно прохаживался туда-сюда под чужими взглядами, настоящий Кучулук внимательно наблюдал за поведением тюсюмялов, которые входили к гур хану, издали начав отбивать поклоны, и выходили, пятясь спиной и все кланяясь до земли. Судя по всему, кидани далеко отошли от своих исконных простых, бесхитростных обрядов и близко приняли обычаи и традиции страны западных сартелов.

Сначала тюсюмялы немного поспорили между собой: вползать ли гостям на коленях или все же Кучулуку, как преемнику древнего ханского престола большого народа, а значит, избраннику небес можно войти во весь рост и, склонив голову, опуститься перед гур ханом на колено.

– Сам ничего не спрашивай, – строго предупредил один тюсюмял переодетого в Хана джасабыла.

– Ничего не проси! – грозно добавил другой.

– Ты можешь лишь давать подробный ответ на вопросы гур хана! – учил третий.

– Как только гур хан даст знать, что разговор окончен, тут же оба должны выйти, пятясь назад. И ни в коем случае не поворачивайтесь к нему спиной!

На это «Кучулук-Хан» ничего не ответил, только смотрел угрюмо исподлобья. А вот «джасабыл» вдруг гонористо стал напоминать про знатность и родовитость «своего» хана, но Кехсэй Сабарах незаметным и весьма ощутимым тычком в бок осадил его велеречивый порыв.

Становилось ясно, что старик был прав, но теперь уже ничего нельзя было исправить, и оставалось лишь продолжать легкомысленно затеянную глупость, за которую и впрямь могли отправить на плаху.

Найманы были оглушены и поражены необыкновенно торжественной обстановкой, какой им не приходилось видеть даже в прежние победные времена. Чего тут только ни было!

От золота и драгоценных камней слепило глаза. Стены ярко освещенного сурта казались сотканными из молока. Выстроившиеся по обе стороны от дверей люди в разноцветных одеяниях беспрерывно дули в трубы, издавая протяжный звук разной высоты.

– Ух ты!.. – переодетый Ханом джасабыл согнул колени и, чуть присев в оторопи, выдал в себе холопского сына.