– Война – занятие жестокое.

– Так-то оно так, но человек, для которого война – дело жизни, работа, не только не страшится, не боится этого, но даже скучает без войны, не может без нее. Как я старался приучить своего Чимбая к спокойной человеческой жизни, к работе, к скоту! Смотришь: вроде и работает наравне с братом, ни в чем не отстает, а такая тоска в глазах! Не человек рядом, а одно обличье. Человек с жаждой подвига в крови в мирной жизни хиреет. А только забил накар, загудели трубы войны, Чимбай – как переродился! В глазах – огонь, в каждом движении – сила! Такой человек не может усидеть на одном месте, постоянно рвется в дорогу. Все лишения походной жизни, все тяготы дорог ему нипочем. Разве можно удерживать такого человека? Вздохнешь невесело, да и отпускаешь сына, пусть живет, думаешь, как ему хочется, как душе его угодно, хотя идет на смерть.

– Судьбу не переменишь.

– Это так. Но и мысль не запрешь. До чего только ни додумаешься: если б я так сделал, а что, если б так поступил. Все время мучаешься, что мог еще что-то предпринять, что-то изменить… – Старик помолчал какое-то время, потом продолжил: – Раньше все боялся, что умру рано, не успею детей на ноги поднять, оставлю их одних, и будут они плутать в жизни, мучиться, терпеть обиды от людей и лишения, всего остерегался. А что получилось? Всю жизнь кланялся этому несносному Кирилтяю, готовил кумыс ему. Но этим детей своих не осчастливил больше других… Младший только начал подниматься, смерть вырвала его из рук, муж дочери моей, Хадан, погиб на войне, осталась она вдовой…

– Как знать, если бы не воевали твой младший и твой зять, может, ни старшего бы, ни его потомства не было сейчас, а были они убиты или порабощены врагами.

– Чилайин мой предпочел жизнь бирюка, все по пустым степям скитается… Сколько тебе лет было, когда погиб отец?

– Семи еще не было.

– Вот так. А ты помнишь его хоть немного?

– Смутно.

– Конечно, что может запомнить семилетний малец? Хм, но все равно ты, гольная сирота, стал человеком! Не каждому под силу стать известным купцом среди такого развитого, грамотного и сильного племени, как найманы. Правду говорят, что ты аж до Китая доходишь, там тоже торговлю держишь?

– Правда.

– А чего же не хватает богатым китайцам, у них небось все есть, чем же можно торговать там?

– Нужды людей везде одинаковы. Везде требуются орудия труда, домашние вещи, еда, одежда. В основном они выращивают зелень, зерновые, а скота у них мало, так как не хватает пастбищ. Поэтому я пригонял им лошадей для езды, рогатый скот на мясо. Оттуда же вывозил муку, ткани разные.

– Сколь нужно труда затратить, – закачал старик головой. – Сколько дорог пройти! Не всякому по плечу! И как так получается? Вот ты встал прочно на ноги, оставшись без отца, оказавшись на чужбине. Теперь возьми Тэмучина. После смерти отца остался девятилетним мальчонкой, а каков человечище получился! Величайший из Ханов! Поневоле задумаешься: чего я добился, проосторожничав всю свою жизнь, протрудившись в поте лица? Может, и мне надо было пасть на войне, и без меня, горяча свою кровь моими подвигами и желанием отомстить за отца, дети мои стали бы людьми не хуже меня, а лучше, и большего бы добились?!

– Ну, что ты, Соргон-Сура! Во имя чего было бы воевать, или, к примеру, чем бы я мог торговать, если бы кто-то не пас, не выращивал скот, а ты не делал кумыс? – Игидей постарался взять веселый тон, отвлекая старика от горестных мыслей.

– Хе, таких, как я, пруд пруди. Не было бы меня, были бы другие. Никто обо мне не вспомянет и не расскажет. Жизнь-то прошла как бы стороной, будто облако, не давшее дождя. Такое творилось, вечно воюющие народы в Степи встали в единый строй, а я ни на пядь не отходил от чанов с кумысом. Прожил свою жизнь подобно самому последнему из рабов. Жил ли я? Может, это мне только приснилось?

Стенания старика какой-то смутной тревогой отозвались в сердце Игидея. А жил ли он? Чем его вспомнят люди? И правильно ли вздумал осесть, выбраться из стремнины жизни и прибиться к тихому берегу?

– Так или иначе, уважаемый Соргон-Сура, это не ты, а я пришел к тебе, оставив былые пути-дороги. Это я слушаю тебя и ищу утешенье. Это я вернулся и прибился к тебе, пытаясь обрести ту жизнь, которой прожил ты. Такая жизнь мне увиделась основой.

Игидей, преодолевая сомнения, принялся целенаправленно, как все, что он делал, обустраивать свое жилье. А задумал бывший купец заняться выращиванием лучших беговых скакунов! И еще он решил разводить верблюдов, все еще редких в этих краях, но столь удобных для перевозки груза на дальние расстояния.

И скоро, словно предвестье новой молодой жизни, Селенгинская сторона огласилась нетерпеливым ржанием породистых степных жеребцов и молодых кобыл, а через два-три года здесь уже паслось множество табунов.

Первое время Игидей, забыв обо всем, с головой окунулся в претворение мечты всей своей жизни. С такой увлеченностью, казалось, он не работал даже в юности.

Но минул еще год, прошла весна, лето, осень, опять наступила тягучая зима, клубясь снегами. Тоска, белая, как все вокруг, стала одолевать долгими зимними вечерами. Обнаружилась накопившаяся за многие годы усталость. Ее так же, как и жажду, можно было утолить несколькими большими жадными глотками: водами привычной жизни, среды. До смертного ужаса тянуло, обуревало желание отправиться в долгий путь, видеть новые и новые страны, идти и идти, выплетая под небом земные узоры. Монотонность бытия, повторяющиеся изо дня в день заботы приедались, как еда без питья, все больше и больше докучая скукой.

Игидей, сколь себя помнил, вечно тосковал по родине. И вот он развернул свою жизнь, оставил то, что в глубине души всегда считал ущербным, вымороченным людской прихотью делом, вернулся на родину, к первоначальному своему земному предназначению, к исконному бытию, и что же?! Отсюда, с кромки необъятного земного крыла, которое обошел он, водя торговые караваны, купеческое занятие выглядело очень даже привлекательным, крупным и важным делом для целых народов. А разве он не помогал людям, удовлетворяя их желания? Восполняя недостаток того, чего им не хватало? Причем товары, которые Игидей привозил из одной стороны в другую, были, как стало видеться теперь, не самым главным из того, что людям требовалось. Сейчас он хорошо понял, почему навстречу каравану дети бежали вприпрыжку, а у ветхих стариков юношеским светом загорались глаза. С караваном прибывала частица иной жизни, иного духа. Смыкались пространства.