— Благодарю, Коко, — просто ответила Калиста.

Клоун снял с Кентавра седло и положил его за дверью фургончика.

Калиста освободила его от сбруи, и жеребец, радостно взбрыкивая, чтобы показать, что он совершенно не устал после представления, отбежал в сторону, туда, где трава была гуще и сочнее.

Из большого шатра донеслись крики и звуки оваций.

— Тебе пора идти, Коко, — настойчиво сказала Калиста.

Клоун, сообразив, что времени у него в обрез, повернулся и побежал, лавируя между палатками и фургончиками, придерживая на ходу свою высокую шляпу.

Спустя мгновение, как раз когда граф снова собирался выйти из своего укрытия, — показался еще один человек.

Поверх трико, расшитого блестками, на нем был накинут длинный, ярко-алый плащ, и граф сразу же узнал силача-тяжеловеса, которого только что видел на манеже.

Вид у него, когда он направлялся к Калисте, был довольно внушительный.

— Твое выступление сегодня имело необыкновенный успех, Мандзани, — заметила Калиста. — Аплодисменты доносились даже сюда.

— Мы оба имели успех, — ответил тяжелоатлет. Он говорил по-английски с легким акцентом, глубоким, низким голосом, в котором звучало такое неприкрытое хвастовство, что графу стало противно. Он сразу почувствовал неприязнь к этому человеку.

— Я хочу поговорить с тобой. Калиста покачала головой.

— Мне нужно отдохнуть. Разве ты забыл, что мы снимаемся с места сегодня вечером, после представления? Нам и так предстоит бессонная ночь.

— Я помогу тебе собраться.

— Ничего, я справлюсь сама. Спасибо.

— Но я хочу помочь тебе; ты же знаешь, я всегда хочу тебе помогать!

— Это очень любезно с твоей стороны, — возразила Калиста, — но я прекрасно могу управиться без посторонней помощи.

— Ни одна женщина не может обойтись без помощи мужчины! — воскликнул Мандзани. — Вместе мы могли бы добиться величайшего признания и славы! Мы бросили бы этот жалкий бродячий табор и поступили бы в большой, настоящий цирк! Нас примут там с распростертыми объятиями, и мы быстро поднакопим деньжонок — мы станем богаты, очень богаты!

— Очень мило с твоей стороны, Мандзани, что ты предложил мне все это, — ответила Калиста, — но, знаешь, я предпочитаю работать одна.

— А вот этого-то я тебе и не позволю сделать! Пока они разговаривали, граф, стараясь держаться за другими фургончиками так, чтобы остаться незамеченным, подходил все ближе.

Теперь ему слышно было уже каждое слово их разговора, и он заметил тень робости и неуверенности на лице Калисты.

— Ты поедешь со мной, — произнес силач, протягивая руки к девушке. — Ты будешь моей подругой, и нам будет хорошо, очень хорошо вместе!

— Нет! — воскликнула Калиста.

Она сделала шаг назад, как бы желая убежать в фургончик, но Мандзани, мгновенно оказавшись рядом, схватил ее за плечи своими голыми волосатыми руками.

Он притянул ее к себе, и она тихонько вскрикнула.

Выйдя из своего укрытия, граф решительно шагнул к ним.

— Стой! — сказал он повелительно. — Немедленно отпусти леди!

Калиста и Мандзани на мгновение застыли, молча, удивленно глядя на него. Затем, когда силач обернулся к графу, девушка тихо спросила:

— Как вы нашли меня?

Не отвечая на ее вопрос, граф подошел к ней и сказал очень ласково и спокойно:

— Я приехал, чтобы забрать вас домой, Калиста.

Мандзани быстро подскочил к графу.

— Убирайся вон отсюда! — заорал он. — Ты что, не видишь, что ты здесь лишний?!

— У меня есть права на эту даму, — твердо возразил граф.

— А это мы еще посмотрим! — вызывающе крикнул Мандзани.

С этими словами он без предупреждения выбросил вперед свой громадный кулак, целясь прямо в лицо графу; тот, быстро отступив назад, едва успел уклониться от удара.

Тяжелый кулак, точно молот, ударил его в плечо; граф покачнулся. Не успел он еще как следует выпрямиться, как Мандзани снова бросился на него.

На этот раз граф был готов к нападению и парировал удар. Теперь они схватились по-настоящему, не на жизнь, а на смерть. Мандзани дрался яростно, не соблюдая никаких правил классической борьбы, его дикая, первобытная сила устрашала.

Он был сильнее и весил больше, чем граф, а руки у него были длинные и цепкие; к тому же, высокие гессенские сапоги графа скользили на влажной земле, цепляясь за траву, а его узкий, облегающий сюртук для верховой езды мешал ему, стесняя движения.