— Я не знаю, в чем эта придурь проявлялась.

— Ну вот видишь.

На следующий день Маша пошла на Бастионную в овощной, а когда вернулась, то услышала резкий высокий голос:

— Опьянела, опьянела, закружилась голова…

Звучало с чердака. К его отворенному люку в потолке, из коридора была приставлена лесенка. Голос пел:

— Ах кому какое дело…

Наверху горел тусклый свет.

— Что происходит? — Маша посмотрела вверх. Пение прервалось, в прямоугольнике появилась темным контуром голова Димы:

— Нашел патефон. Классная штука! Чемоданчик. Открываешь. Вставляешь ручку, крутишь, заводишь, он играет, электричества не надо. Там коробочка с иглами, как портсигар. Залезай, покрути сама.

И Маша крутила ручку, вынимала из конвертом толстые, из шеллака пластинки в паутине царапин, ставила массивную округлую головку с иглой, и патефон пел, пел, пел на разные голоса. Невыносимые оперные теноры сменялись разухабистыми песнями, наверное под них прежде танцевали, а с одной пластинки даже грянул первобытный джаз.

А потом они нашли рукописную книгу «Гримуар», чудовищный, невиданный гроссбух, и ватманы, расчерченные пентаграммами, таблицами, буквами — знакомыми и неведомыми, и самодельные картонные веера, поверх которых тушью или чернилами были нанесены символы, числа и буквы, а также веера совсем сложные, хитро склеенные, где сегменты могли выдвигаться на произвольную длину, независимо от соседних. Слободские поняли, почему дядю Егора считали странным.

В «Гримуаре» тоже были пентаграммы, пентакли, таблицы, но больше тексты — иногда сплошным набором букв по всей странице, иногда геометрическими фигурами. Там, на чердаке, под желтой лампочкой, что свисала с потолка, Дима, раскрыв книгу, читал вслух:

— Открыто Ди. Вызов восьмой. Базм ило и та пирипсон…

— Билиберда полная, — Маша тоже заглядывала в книгу, повторяя оттуда:

— Сатор, арэпо, тэнэт…

Отпуск кончился, а Диму по сокращению уволили с работы, и Маша, дабы его поддержать, неожиданно купила ему, за последние семейные деньги, в подарок Денди, и Дима вместо пробежек по городу в поисках работы, днями и даже ночами — покинув супружеское ложе — играл на приставке, а картиджи брал у своего приятеля Миши. Несколько раз Маша, вернувшись с работы, заставала Мишу в гостях — муж и его друган сидели за приставкой и проходили какую-то игру про боевых жаб.

А однажды она пришла, а Дима сидит сам, один, перед включенным телеком, но на экране не игра, а серый шум помех, и Дима завороженно повторяет:

— Пф, пфа, фа, тал, ма, нек.

— Ты чего? — тронула его за плечо.

Он словно очнулся:

— Да так, балуюсь. Пытаюсь медитировать и повторяю строчку из Гримуара. Специально ее заучил.

Замелькали дни осени, Диме вроде бы обещали работу, но не раньше ноября, теперь для затянувшегося отдыха был повод законный, в субботу Дима ездил на Чоколовку совмещал два дела — заходил к тестю и теще, а потом встречался с Мишей и шел с ним на радиорынок менял пройденные или плохие картриджи на новые.

Однажды, передав родителям приветы и испеченный пирожок со смородиной, Маша осталась дома одна. По стеклам окон и осыпавшейся в саду листве застучал дождь и перестал, снова тишина. Иногда раздавался глухой стук — то падало яблоко или орех, катился по склону или задерживался в жухлой траве. Слободские всё намеревались собрать урожай, но падалица так оставалась лежать и портиться, супруги подбирали разве что особо целые плоды, на виду. Убеждали друг друга, что в следующем году займутся садом.

— Главное деревья побелить! — учил Дима, памятуя отрочество в Конотопе, — Иначе жуки заведутся.

Предполагалось, что в сарае, приютившемся у левого забора, найдется всё нужное — лопаты, грабли, сапки, тачка. Не мог же дядя Егор без всего этого? А может быть и мог, вон сад какой дикий, запущенный.

Маша решила тоже поиграть на приставке, но вдруг ей показалось, что мимо окна кто-то прошел. Сердце немного ёкнуло, окно во двор выходит, значит посторонний.

И тихо. В дверь не стучат. Маша встала и осторожно приблизилась к окну. Надо занавески задергивать, кто угодно заглянет. Хотя от кого? Ну вот видишь, значит есть от кого. Шляются. Но ведь со стороны улицы забор… Забор-чик — поправила. Хотя бы и так, но по бокам соседи, наверху ботсадовская ограда. Колючей проволокой что-ли обмотать?

Маша взяла тот самый старинный утюг, прошла через коридор, отворила дверь и остановилась на крыльце, всматриваясь и вслушиваясь. На устах замерли слова — а вы что тут делаете?

Внизу склона бродил бледный мальчик в джемпере и затрапезных штанах, с неряшливой прической. Наверное, это про него говорила как же ее? Неважно.

Маша поставила утюг на полку в коридоре, вернулась и позвала:

— Мальчик, ты что тут делаешь?

— Груши собираю, — он показал зажатую в руке, уже с надгрызом лимонку.