В четверг, накануне праздника святой Маргариты, который приходился на десятый день июля, Владислав, король польский, снявшись с лагеря от озер у города Лютерберга и рано утром пройдя еще до росы две мили, прибыл к большому озеру Рубково, вблизи замка и города Кужентника, и стал лагерем над озером. Войско же прусского магистра расположилось станом недалеко от королевского лагеря, за рекой Дрвенцой, оба берега которой крестоносцы за много дней до того укрепили частыми высокими кольями, чтобы королевское войско не могло перейти реки. И вот несколько польских рыцарей, узнав, что войско крестоносцев находится вблизи, подъезжают, чтобы их подразнить, и, завладев пятьюдесятью вражескими конями, которые стояли на водопое на реке Дрвенце, и сбросив их седоков, невредимыми достигают королевского лагеря. Увидев их, королевское войско, подкреплявшееся едой или отдыхавшее, решив по внешности захватчиков коней, что это враги, приходит в сильное движение; оставя завтрак, все по собственному почину вооружаются, наполняя воздух пылью, между тем как солнце сверху палило сильным жаром. Наконец, избавившись от напрасного страха, войско успокоилось. С наступлением же вечера, когда жар солнца ослабел, Владислав, король польский, созвав главных советников, выбрал из них только восьмерых, чтобы они давали советы о всем ходе войны (тогда как прочие держались бы в своих палатках) и заботились и распоряжались всем необходимым; в их руках должна была находиться высшая власть и право принимать решения на войне. Итак, он избирает и назначает первым из них брата своего, великого князя Литвы Александра, а затем краковского каштеляна Кристина из Острова [199] и Яна из Тарнова, воеводу краковского, Сендзивоя из Остророга, воеводу познанского, [200] Миколая из Михалова, воеводу сандомежского, Миколая, настоятеля святого Флориана, подканцлера, Збигнева из Бжезя, маршалка королевства Польского, и Петра Шафранца из Песковой Скалы, краковского подкомория. [201] Эти восьмеро в строгой тайне обсуждали и назначали все необходимое, а особо — указания, каким именно путем идти войску и в каких местах на следующий день ставить лагерь. Были приглашены два проводника, а именно: Троян из Красностава и Ян Грюнвальд из Парчева, оба родом из Пруссии, хорошо знавшие там все тропы, места и дороги; они постоянно стояли у дверей совета и допускались иногда к нему, когда надо было рассудить что-либо о привалах и переходах на завтрашний день. Кроме того, предусмотрено было и строжайше запрещено кому бы то ни было из войска выступать, пока не выступит маршалок Польского королевства Збигнев с малым королевским знаменем (иначе proporzec); [202] за ним должны следовать все, но никто не смел выступать впереди. Также не смел никто во всем войске трубить, кроме одного королевского трубача, по первому звуку трубы которого перед зарей или на рассвете или в какое-либо другое время войско поднималось и вооружалось; по второму же звуку трубы седлали коней, а по третьему — войско трогалось с места и выступало, следуя за идущим впереди маршалком и тем знаменем, под которым состояло.

Итак, князь Александр-Витовт, муж на редкость деятельный, путем переговоров, расспросов и совещаний с семью вышеупомянутыми советниками, призывая иногда проводников и людей, знакомых с местностью, разузнавал, какое место назавтра займет войско для лагеря, какой самый безопасный, короткий и сухой путь оно на следующий день изберет, снявшись лагерем, и на каком найдется удобный водопой, пастбище и достаточно дров.

Хотя Владислав, король Польши, после нескольких предложений мира теперь и сам все помыслы обращал на войну, однако в тот день он посылает своего рыцаря Петра Корцбога, знатного мужа герба Корцбог (в котором изображены три карпа), к венгерским баронам, находившимся тогда недалеко в лагере магистра Пруссии и крестоносцев, требуя от них ясного ответа по поводу возможности заключения мира с магистром и Орденом и спрашивая, остается ли какая-либо надежда на заключение и возобновление мира. Тот, согласно повелению и наказу короля, прибыв в лагерь крестоносцев, является к венгерским баронам и просит их дать окончательный ответ. Тогда последние приходят к магистру и командорам и всяческими доводами побуждают их к миру. Они внушают им и доказывают при этом, что условия мира, предложенные королем польским, справедливы и почетны, и усиленно упрашивают их не отказываться принять мир на справедливых условиях, пока дело не дошло до сражения, ибо Марс [203] один и тот же для обеих сторон и исход войны еще неизвестен. Магистр же прусский Ульрих фон Юнинген, удалившись на тайный совет, пригласил нескольких лиц, а именно: маршала Ордена Фридриха Вальрата, [204] великого командора Конрада Лихтерштена, [205] командоров — эльбингского Вернера Тетингера, торуньского Шворцборга, [206] мевенского графа фон Венде, [207] нешавского Готфрида Гоцфельда, [208] тухольского Генриха, [209] старогардского Вильгельма Ниппена, [210] шонзеевского Николая Вильца [211] , грудзендского Вильгельма Эльфекеча, [212] энгельсбергского Бурхарда Вобека, бродницкого Балдуина Штольма, [213] члуховского Арнольда фон Бадена, остеродского Печенгайна, [214] щитновского Альберта фон Эчбора, [215] бранденбургского Маркварда фон Зальцбаха, торуньского графа Иоганна фон Зейна и других, и с ними некоторое время совещался о мире и войне. А так как магистр Ульрих, как и его командоры, по пустому суеверию полагали, что никакой враг никогда на них не нападет и не победит (ибо они обладают некими мощами святых), то в своей гордыне они склонялись более к войне, чем к миру; и магистр Пруссии дал через посредство маршала Вальрата венгерским баронам такой ответ: «Сиятельные мужи, мы не отказывались бы подчиниться вашим убеждениям и доводам и вступить в мирные переговоры с королем Польши, если бы сам король, прежде чем сделать вражеское вторжение в наши земли, искал мира, находясь на земле своего королевства. Теперь же, когда король Польши домогается мира после того, как он напал на земли нашего Ордена и причинил нам пожарами и грабежами столь тяжкий ущерб, мы считаем позорным, после такого ущерба и пожаров, вступать с ним в переговоры о каком-либо мире; ведь с того времени, как Орден наш поселился на этих землях, никто и никогда из королей и государей, как и сам он, не мнил для себя возможным вторгнуться со столь враждебным войском в земли нашего Ордена. Поэтому мы не можем дать себя склонить к заключению мира с названным королем и не поддадимся никаким убеждениям, никаким просьбам и доводам, пока не отомстим нашим карающим мечом за учиненные нашему Ордену разорения и пожары. Итак, нашим разногласиям и спорам положат конец не наши слова, хотя бы произнесенные от имени цезаря, и не посредничество какой-либо другой власти, но меч и оружие; после того как мы видели, что опустошаются наши области и горят наши дома, мы погасим наши пожары вражеской кровью».

Услышав такой высокомерный и издевательский ответ, бароны Венгрии снова и снова упрашивают, уговаривают и настаивают, чтобы при посредничестве Сигизмунда, короля римлян и Венгрии, крестоносцы дали себя склонить и принудить к переговорам и заключению мира и, утишив свои страсти, не отказывались испробовать любые средства примирения. Однако магистр и командоры, возбужденные неразумным пылом гнева и гордости, продолжали настаивать на данном ими, хотя и резком и противном всякой справедливости ответе; один только граф фон Венде, командор мевенский, среди стольких ненавистников мира, убеждая заключить мир, сказал: «Давно испытал я на опыте, что несет с собой мир и что — война, и мне кажется лучшим и более здравым, какие бы обиды и ущерб, причиненные как-либо королем Польши, ни остались невозмещенными, отбросив желание победы и мщения, прийти к мирным переговорам. Ибо часто, даже когда войска сходятся и готовы вступить в бой, бывает, что начинаются переговоры и заключают мир. И так как исход войны сомнителен и может даже все перевернуть стремительным наплывом опасностей, то я полагаю, что верный мир лучше надежды на победу». Недовольный этими словами и не будучи в силах сдержать порыв души, Вернер Тетингер, командор эльбингский, стал нападать на графа фон Венде, командора мевенского. «С таким расположением души, какое ты здесь выказываешь, командор мевенский, — сказал он, — тебе пристало бы оставаться дома под крышей, так как ты более пригоден для ухода за больными братьями Ордена, чем для военных дел». Мало задетый такой насмешкой, граф Венде возразил: «Что касается меня, то я не поколебался честно и с пользой высказаться за мир и в своей речи признать, что мир лучше всякой войны, так как я считаю отвратительным, чтобы в наши дни проливалась кровь католическая, когда не испытаны мирные средства, которые предлагаются. И хотя я стою за мир и больше всего желаю мира, но если по божьему попущению придется вступить в бой при враждебном нам Марсе, то я буду сражаться отважно, как подобает человеку благородной крови; ты же относись предусмотрительнее к тому, что и как ты советуешь и больше всего смотри, как бы ты, так грозно рассуждающий о войне в этих стенах, не пустился бежать из предстоящего сражения, подобно зайцу, напялившему на себя шлем». Затем один из баронов Венгрии, Сциборий из Сцибожиц, прервав ссору командоров, начал разными способами снова и снова склонять к миру, говоря, что он старый воин, бывалый в сражениях, испытавший много превратностей и случайностей войны, и что он полагается на себя, но, во всяком случае, пока возможно, не отвергает мира. Но он получил на это от магистра Пруссии Ульриха такой ответ: «Ты говоришь, Сциборий, — сказал он, — как поляк: ибо мы знаем, что ты родом из Польши, именно из Куявской земли, поэтому-то ты на благо и пользу твоего народа убеждаешь и советуешь принять мир, а мне и Ордену никоим образом принять его нельзя».

В этом деле воочию виден большой порок крестоносцев: они превозносились высокомерием и хвастались обладанием столь великими силами и средствами, что считали, будто не найдется на свете среди королей такого, который мог бы равняться в войне и мире с ними; и они полагали, что и все другие должны признавать за ними столько же, сколько они самонадеянно возомнили о себе сами в сердцах и мыслях; в таком своем ослеплении они забывали, что еще не бывало человека, всеми признанного безупречным и могучим, которому бы не угрожала опасность даже от слабого.

Бароны венгерские, понимая, что магистр и его командоры по натуре не склонны принять мир даже на справедливых условиях, отсылают обратно королевского гонца Петра Корцбога; они сообщают Владиславу, королю польскому, что они с своей стороны приложили все свои старания, способности и труды и будут и еще прилагать их, насколько будет возможно; но они, однако, еще не получили согласия магистра и его командоров на мир, хотя еще не оставили надежды его устроить; и обещают послать завтра через их собственного гонца извещение королю об окончательном намерении магистра и крестоносцев. Когда Петр Корцбог возвратился к королю с ответом венгерских баронов, а также объявил все то, что сам он, Петр Корцбог, увидел и угадал в войске крестоносцев, то Владислав, король польский, понял, что у него не остается больше никакой надежды на мир. Ведь до этого дня как Владислав, король польский, и Александр, князь литовский, так и их приближенные и советники еще желали мира и надеялись на него; сохраняя эту надежду, королевское войско приближалось к берегам реки Дрвенцы и к лагерю крестоносцев, чтобы, если еще удастся, вступить в переговоры о мире, считая, что легче будет договориться о средствах к миру, когда войска той и другой стороны будут расположены на противоположных берегах. Но король, благодаря сообщению Петра Корцбога, был предупрежден и осведомлен, что магистр Пруссии, упорно стоя на своем и не терпя ничьего здравого совета, отвергает все возможности заключить мир; а также, что река Дрвенца по обоим берегам ее укреплена высоким частоколом, так что без боя ее нельзя перейти; а так как сильное вражеское войско обороняло бы столь укрепленные берега бомбардами, стрелами и любыми средствами, то возникало сомнение, следует ли королю идти тем путем, которым он начал идти, и надо ли переправляться, построив мосты, через реку Дрвенцу, или лучше, взяв немножко наискось, пойти назад; наконец король последовал лучшему и более здравому совету: решил идти назад и переправиться через реку посуху у ее истока, рассудив, что более выгодно (как это и оказалось) перенести небольшое промедление и тягость отступления, чем подвергнуть войско и рыцарей опасности вести бой на следующий день в открытом сражении, переправляясь через реку; идя же назад, вверх по реке, войско будет избавлено также от ненужного труда по наведению мостов. Разумность столь здравого совета была легко признана, и наконец он был приведен в исполнение.

В пятницу перед праздником святой Маргариты, одиннадцатого июля, королевское войско, выступив по звуку трубы на рассвете, идет назад той же дорогой, по которой пришло, и прибывает на место своей стоянки близ города Лютерберга, где стояло на отдыхе в прошедшую среду. Оттуда, оставив справа дорогу, по которой пришло из Мазовии, оно повернуло свой путь налево и, следуя по холмистым местам, расположилось в палатках близ города Дзялдова в селении Высокое. И так как, утомленное долгим и трудным путем, войско нуждалось в отдыхе, то стояло в том же лагере в течение двух дней, именно пятницу и субботу. В эти дни к польскому королю Владиславу прибыл Фрыч фон Рептки, силезец, явившийся от имени венгерских баронов Николая и Сцибория. Будучи введен на тайное совещание, он сказал: «Светлейший король, хотя венгерские бароны добросовестно и настойчиво делали магистру Пруссии и Ордену посреднические представления о мире, однако все их старания и труды были тщетными. Ведь магистр Пруссии Ульрих, влекомый в непредвиденную им пучину своей гордыней, не принял никаких справедливых и здравых предложений, но, поправ те и другие, решил следовать внушению своего воинственного пыла; он не дал утишить этот свой пыл ни справедливостью, ни по праву, ни по соглашению, ни по чьим-либо третейским решениям, но предоставил ему разрешиться только силой оружия. Но так как Сигизмунд, король Венгрии, посольство которого исполняют мои бароны, является в то же время наместником [216] Римской империи, то не подобает ему покидать в настоящей крайности магистра и Орден крестоносцев, подвластный Римской империи; вследствие этого, по повелению венгерских баронов, я представляю твоей светлости послание Сигизмунда, короля венгерского, которым он разрывает с твоим превосходительством мир, принимая сторону магистра и Ордена». [217]

Король же Владислав, получив окончательный ответ о том, что нет надежды на мир, и послание короля венгерского Сигизмунда о разрыве, распорядился скрывать то и другое в тайне под строгой доверенностью, чтобы разрыв с королем венгерским Сигизмундом не дошел до сведения рыцарей и, ослабив их мужество, не отклонил их сердца от выполнения воинского долга.

Гонец Фрыч доверительно дал понять королю Владиславу от имени венгерских баронов, чтобы тот не придавал никакого значения разрыву с венгерским королем Сигизмундом, так как послание последнего о разрыве, приобретенное магистром и Орденом крестоносцев за весьма дорогую цену, именно за сорок тысяч флоринов, составлено только для устрашения и не породит никаких последствий. Затем он поощряет короля продолжать начатое им, не обращая внимания на какое бы то ни было устрашение, и, не откладывая, как можно скорее сразиться с крестоносцами; ведь последние силами, людьми, оружием и в любом отношении обнаруживали, что они слабее его, так что милостью божьей король одержит верную победу. Он заверял, что венгерские бароны до сего дня заботились о выгоде не магистра и Ордена, но короля своего Сигизмунда и своей собственной. Это сообщение Фрыча было сочтено честным и добросовестным (каким оно и было); ведь упомянутые венгерские бароны были отправлены королем Сигизмундом в Пруссию не с целью заключения упомянутого мира (так как Сигизмунд предпочитал продолжение начатой войны ее окончанию), а для того, чтобы хитрыми путями и измышлениями выманить у магистра Ордена золото, которым по слухам (которые были ложны) у них была наполнена одна из башен. Итак, послы открыто объявили крестоносцам, что везут с собой послание Сигизмунда, короля венгерского, с объявлением войны в защиту магистра и Ордена и против польского короля Владислава; послы объявили даже, что получили от своего короля Сигизмунда поручение и наказ, чтобы никоим образом не предъявлять этого послания о разрыве Владиславу, королю польскому, до уплаты магистром и Орденом сорока тысяч золотых [флоринов]. Итак, магистр и Орден крестоносцев, рассчитывая, что это послание о разрыве будет иметь большую силу и значение для торжества их дела, согласились дать за малозначащую бумагу с объявлением войны означенные сорок тысяч флоринов; половину этой суммы магистр дал в своей походной ставке, а остальное выплатил тем же венгерским баронам в Гданьске. И за такое количество золота он не получил никакой иной пользы ни в настоящем, ни в будущем, кроме этого послания о разрыве, которое, однако, по повелению венгерских баронов, было предъявлено королю не открыто, а доверительно, так что никто из всего королевского войска, кроме восьми советников, не знал, что послание с этим объявлением войны было доставлено.