Миша, кряхтя, влез на соседнее сиденье, положил пулемёт перед собой на торпедо. Ствол торчал в пустом проёме лобового стекла.

— Мы как на бэтээре, — сказал он довольным тоном.

Я осмотрелся, разбираясь с управлением. Машинально попробовал подстроить разбитые вчистую зеркала.

— Дороги вроде пустые, — заметил Миша. — Можно быстро смотаться.

Да, в основном машины стояли припаркованными вдоль обочин. Событие, наверное, случилось ночью, когда движение было минимальным.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — сказал я Мише. — Оживаешь, ходишь с пулемётом, разбираешься в медицине. Да ещё и машина есть!

Миша аж расцвёл от похвалы.

Я подумал, что любому человеку, даже уверенному в себе, нужны чужие ободряющие слова, нужны другие голоса, кроме своего. Почему же все тут одиночки?

Переключив коробку на драйв, я осторожно нажал на газ. Машина плавно тронулась.

— Начинаем наше путешествие на восток, — объявил я. — Всем пристегнуться. В поездке не будет предложено ни еды, ни напитков.

— Ты только из форсайта не выскочи посреди движения! — попросил Миша.

— Тут уж, приятель, как получится, — ответил я. — От меня не зависит. Но я не буду гнать.

И мы поехали.

Я не сразу сориентировался, Новогиреево для меня район незнакомый, да и машина непривычная. Когда понял, что мы движемся по Свободному проспекту на север, даже притормозил, размышляя, куда ехать.

— Гони до Энтузиастов, — посоветовал Миша. — А там напрямую до Балашихи.

— Знаешь эти места?

— Конечно! Я, когда понял, где базируюсь в форсайте, то весь район изучил.

Я хмыкнул. Мне это почему-то и в голову не пришло.

С другой стороны, я-то в Мире После не сидел на одном месте, а блуждал по Москве.

Мы поехали дальше. Справа стеной стояли старенькие девятиэтажки, слева парк — заснеженный, не то спящий, не то мёртвый. Холодный ветер бил в лицо, я щурился и держал скорость не выше пятнадцати километров.

— Держи. — Миша достал из бардачка здоровенные очки-консервы паропанковского вида: медная оправа с нелепыми шестерёнками и массивными винтами, тонированные в жёлтый цвет небликующие линзы, кожаный ремешок.

Интересно, где он такие достал? Магазинчик для гиков обчистил?

Пришлось снова останавливаться и надевать очки. Вторые такие же Миша ухитрился нацепить поверх своих.

Теперь мы выглядели донельзя нелепо, но ехать стало легче.

Минут через пять я съехал на шоссе Энтузиастов. Тут двигаться было труднее, если на Свободном нам попалось три или четыре машины на проезжей части, то съезд наполовину перегораживал сгоревший бензовоз, да и на шоссе машин хватало — часть застыла в направлении из города, часть на въезде.

— Пытались уехать из Москвы? — выкрикнул я.

— Наверное! Никита, не гони!

Я и не гнал, ехал со скоростью от силы двадцать километров в час. Огибал застывшие машины, один раз затормозил возле военного грузовика с тентом. Миша кивнул, поняв всё без слов, вышел, заглянул в кузов, потом в кабину. Вернулся, качая головой.

— Всё давно растащили. Никита, а почему твой без оружия ходит? Пацифист, что ли?

— Сам ты пацифист, — обиделся я за себя будущего. — Спроси, если раньше выйду.

Мы пересекли МКАД, поехали через утыканную гипермаркетами промзону, которая опоясывает город, под эстакадами и переходами с навсегда застывшими камерами слежения (в некоторых камнями или пулями были разбиты объективы), мимо шумозащитных заборов, съездов, вытянувшихся к шоссе зданий. Собственно говоря, это уже и была Балашиха, слипшаяся со столицей в один ком.

Москва — она кончается долго и неохотно. Даже после апокалипсиса.

— О, летучка! — вдруг сказал Миша. — Направо глянь!

Я посмотрел и вначале даже не понял, что вижу. Жилое здание этажей в семь... только почему-то кажется очень высоким...

Потом разум согласился признать тот факт, что здание висит метрах в пятидесяти над землёй. Без всякой опоры. Чуть-чуть наклонившись, но явно висит так не первый день и не первый год.

— Никогда такого не видел, — поразился я. С одного из балконов свисали вниз какие-то верёвки или тросы. Неужели там кто-то живёт?

— Кремль же висит! — воскликнул Миша. — Не знал?