Она опять запустила руку в мешочек, вывернула его наизнанку, тряхнула. Оттуда выпала - монета. Золотая царская десятирублевка. Целковый. На зуб пробует его Долоресса Луст, сплевывает, дрожит, не знает, куда спрятать. Что ж, кажется, обчистили тебя, покойничек? Да уж. Не бросим. Поплывешь, как было обещано. Вайдулик. В ладью его!

Я волок его, ухватив за негнущиеся ноги, оставляя едва заметный след. Шлепнул в лодку, оттолкнул от берега и похлопал себя по карманам - дело сделано! Плоскодонка быстро развернулась, и река сразу подхватила ее, вынесла на стремнину. Возможно, не скоро застрянет.

Вперед! Полупьяная, полубезумная Долоресса Луст да я, проводник, опекун, господин и слуга в одном лице! Раб, чего уж там.

До городка всего километров пять, сущие пустяки. Непонятно, почему кто-то незримый словно стучит в спину: быстрей, быстрей!

Какого черта она взяла у покойника эту монету? Да попробуй заикнись такой! Сейчас, непривязанная,

Долоресса Луст опасна, как дикий зверь. Надо ее остерегаться. Ничего, в кабаке взгрею, если понадобится. Рассчитаюсь за все. За весь этот безумный поход.

– Эй, стой!
– кричит она сзади.

Оборачиваюсь. Она стоит, расставив свои ноги-жерди, одну вскинула на пенек. Запрокидывает свою флягу, высасывает последние капли и швыряет в кусты, вроде бы собираясь догнать меня. Спотыкается, падает, дико хохочет и дальше гонится. Ни дать ни взять - смерть с косой, иначе не назовешь. Цыц, ору ей, замолчи, балда! Ладно хоть смеркается, скоро стемнеет.

Долоресса догнала меня. Я двинул ей в челюсть, повалил на колени, набросил на голову мешок - успел-таки. На лесной тропе показались они — разбойники и насильники. Уральские кавказцы, кто их знает, может, и курды. Мусульмане, одним словом. Сквозь можжевеловые заросли слежу за ними, ставлю на ноги одуревшую Долю. Та, словно что-то поняв, молчит и не шевелится. А те шагают, и много их. Печатают шаг — ать-два, ать-два. Нога в ногу. Четко различаю их суровые лица. Все рослые, плечистые. Или так только кажется? Идут по двое в шеренге. На плечах автоматы, впереди пароконная телега, позади еще одна, слышно, как кто-то стонет. Раненые взывают к Аллаху, что ли? Наконец-то скрылись. Или только померещились?

Городок почти весь разрушен. Дымятся пожарища. Кое-где слышен плач, а там - песни, пьяный говор. Окна с выбитыми стеклами, сорванные с петель двери, на тротуарах полно падали. Вот и не верь после этого слухам! Нас останавливает патруль с красной повязкой на рукаве, еще двое таких семенят за ним. Преграждают путь, облизываются на Долорессу. Спрашивают по-русски:

– Бандитов не видели?

Мягкий, ласковый деревенский выговор. Другие двое уже щупают Долорессины костяшки - и все они пьяны.

Неприветно, студено вокруг, все разорено. Опрокинутый немецкий грузовик, содраны флаги. Кому какое дело здесь до самоубийцы на речном берегу? Нас отводят к комиссару Б. Рослый и статный, очень даже похож на одного советника президента. С проседью, проницательно-грустные литовские глаза. Наган на столе из неструганых досок, початая поллитра рядом. Как в низкопробном фильме. Он разглядывает мою справку из больничной кассы, старую Долорессину выписку из психиатрической больницы — отделение тяжело больных. Качает седеющей главой, как бы улыбаясь. Заметно, что в данный момент его не интересует отлов психов. Однако и он задает вопрос:

– Бандитов, черных, не видели?

Дружно мотаем головами - нет и нет. Он выгоняет нас за дверь, чуть не замахиваясь: живей, живей!

Жалкий ты мой городишко. Бывало, наезжали мы сюда с барышнями лет этак сто двадцать назад. Пиво бывало свежее, раки, всякая рыбица. Лодки, кино, танцы! Воздух хрустел витаминами. А сейчас? На главной улице каждый второй встречный еле держится на ногах, хотя самих прохожих совсем мало. Магазины разграблены. После крупного налета почти не осталось женщин - налетчики угнали. Зато целы и невредимы больница, костел, спиртовой заводик, полицейский участок и кабак. Все, что требуется уважающему себя городу.

Я повел Долю в кабак, где намеревался распрощаться.

Что бы вы думали! Немедленно подошел приятный, почти трезвый официант - черный пиджак, черная сорочка, белая, малость набекрень (не будем придираться к мелочам) «бабочка». Я заказал литр вина «Азербайджан», по поллитра местного производства водки, теперь и я могу себе позволить, по случаю окончания похода. Еще по котлете, полусырой, и ситро. Мы выпиваем дружно, подмигиваем друг дружке. Долоресса принимается что-то оживленно рассказывать, но я не вникаю. Отпрашиваюсь по нужде - во двор. Однако Доля следует за мной по пятам. Она втискивается в ту же смрадную кабинку, накидывает крюк и сует мне прямо к самому горлу бритву - где это она ее прятала?
– ты что, удрать задумал? А ну-ка, попробуй!

Так и быть, на этот раз она меня пощадит. Добром так добром.

Мы возвращаемся в зал и выпиваем, выпиваем. Курим, громко распеваем песни военного времени. «Где крутые берега по-над речкой» и — почему-то — «Темная ночь». В углу засели темнокожие люди, кавказцы или курды, не разберешь. Пожирают глазами Долорессу, но не пристают. Видать, устали, бледные такие. У ног - оружие, на поясе гранаты. Разговаривают по-русски или как-то еще, кто их знает. Нас не трогают, только уходя, сплевывают в нашу сторону. Едва успеваю удержать Долорессу. Официант является со счетом. Долоресса приставляет бритву к горлу врио администратора - шеф-повару. Слегка даже надрезает его жирный тройной подбородок - она, Доля, мастер на такие штуки. Не шутки - шесть лет в стране, где небо в клеточку!