Витис зажал жестянку между колен, поднес спичку к косому срезу фитиля, чиркнул — не зажглось.

— И как только он не боится, — поразилась Еруте, отчего наш командир напустил на себя еще больше равнодушия.

Он взял новую спичку, снова чиркнул — фитиль зашипел, вспыхнул. Нам казалось, что Витис слишком копается: вот у него в руке жестянка, вот он размахнулся, неторопливо швырнул… Да к тому же, стоя в кренящейся то в одну, то в другую сторону лодке, бросил совсем недалеко от нас.

— Назад! Живо назад! — закричал он, вырывая у меня из рук шест.

И в тот же миг мы увидели, как жестянка с толом словно поплавок вынырнула из воды и, дымясь, поплыла по течению прямо на нас! В коробке между кусочками тола остался воздух, поэтому она не тонула!

— Быстрее, да быстрее же! Убьет!!! — заорал Витис.

Однако шесты так прочно увязли в иле, что мы никак не могли их вытащить трясущимися от страха руками. А жестянка понемногу приближалась к лодке. Наконец нам удалось вырвать один шест, мы оттолкнулись, но лодка, зацепившись за второй, только развернулась на месте и ни на метр не продвинулась вперед.

— Спасите! — завопила Еруте, размахивая садком. — Люди, на помощь!

Дамийонас вдруг выпустил шест и, тоскливо причитая, по-собачьи скуля, свернулся клубком на дне лодки. А я лишь лепетал бессмысленно:

— Это конец. Теперь уж точно… Все кончено, ребята… — и, подняв над водой шест, никак не мог сообразить, отталкивать ли мне лодку от жестянки или жестянку от лодки.

Все это длилось, пожалуй, полминуты — ровно столько, сколько требуется, чтобы сгорел фитиль длиною в пядь. Еще один миг — и мы взлетим на воздух.

— В воду! — закричал Витис. — Прыгайте в воду!

Точно обезумев, он стал с силой выталкивать меня из лодки, затем бросился к Еруте, мы же в страхе цеплялись друг за дружку, не поддавались. Только один Юлюс прыгнул в воду, но почему-то поплыл не прочь, а прямиком к жестянке. Схватил ее, нырнул, исчез под водой…

«А вдруг он успеет вытащить фитиль», — мелькнула у меня мысль, но в ту же секунду раздался оглушительный взрыв. Нас отшвырнуло в сторону, окатило водой, но лодка была тяжелая и не перевернулась.

Открыв глаза, мы снова увидели солнце, деревья, рябь на реке. Живы! Значит, мы все-таки живы! Да, но где же Юлюс? Отчего его не видно? Ни здорового, ни раненого, ни…

Долго еще мы молча глядели на то место, где из глубины всплывали на поверхность водоросли, пузыри; вот появились три дохлые рыбешки… А вдруг случится чудо и выплывет наш Юлюс? Но тут Еруте, всхлипывая, показала на что-то пальцем…

Она показывала в сторону колышущихся на волнах белых лилий. Они были забрызганы кровью.

На берегу снова застрекотали кузнечики, в осоке, осмелев, всплескивали воду щурята, а мы по-прежнему не покидали лодку, боясь вернуться на берег. Все притихли и плакали, пока Дамийонас не сказал:

— Что мы теперь Казбарасу скажем, а?

— Я больше всех виноват, я и скажу, — глухо ответил Витис.

…Казбарасу не было никакого дела до того, что Юлюс спас нас и погиб как настоящий солдат. Он метался, не находя себе места, и причитал:

— Вот и не стало моего пастушка!.. А уж какой парнишка был! Ах вы, ироды окаянные!.. Нет больше Юлюкаса, пастушонка моего…

На другой день Юлюс лежал в белом, пахнущем древесной смолой гробу, который стоял в каморке подпаска, убранный сейчас зелеными ветками и цветами. Неподалеку от избы, за частоколом мычали, позвякивая бубенцами, коровы Казбараса, которых так и не выгнали попастись.

Взрывом Юлюсу оторвало кисти обеих рук, поэтому ему не в чем было держать образок. Освещенное единственной свечкой лицо Юлюса было почти таким же белым, как погребальное полотно, а губы чуть приоткрыты, точно смерть оборвала его песню.

СОБАЧИЙ УЗЕЛ

В замурованных морозом окнах только-только затеплились тусклые огоньки. Люди еще не стряхнули с себя остатки сна. Накинув тулупы и дрожа от холода, они расчищают заметенные за ночь тропинки, а я уже давно забыл про зевоту и еду на базар.

На рассвете мороз в самой силе. Вон как заиндевел ворот моего тулупчика! Я не прочь вылезти и пробежаться. И лошади полегче сани в гору тащить, да и мне не грех поразмяться. Протрусив до третьего телеграфного столба, я снова взгромождаюсь на облучок и понукаю лошаденку, чтобы та быстрее бежала под гору.