Рубились отчаянно, и никто не хотел уступать. Султанбек, прикрывая Шамиля, который бился наравне с другими, отводил один удар за другим, валил с коней всадников, а когда его конь сам упал с простреленной головой, вскочил на другого коня позади милиционера, свернул ему шею и вновь вклинился в гущу схватки.

Так бы они и бились, если бы не люди из ближних сел. Они укрывались на хуторах, но, услышав шум битвы, явились на помощь соседям. Завидев толпу пеших и конных горцев, спешивших на выручку, милиционеры отступили.

Когда Граббе выбрался на другой берег, ему сообщили, что скоро подойдет еще одна колонна из Шуры – 3-й батальон Апшеронского полка, орудия и припасы. В ожидании подкрепления Граббе приказал войскам прекратить штурм Буртуная, предоставив его на время в распоряжение артиллерии. Генерал еще надеялся на капитуляцию противника, чтобы предъявить свой ультиматум.

Час проходил за часом, Буртунай превращался в развалины, но о пощаде никто не просил. Зато небо вдруг нахмурилось, и полил сильный дождь. Ливень обернулся шумными потоками, которые несли с гор на войска камни, грязь и обломки домов. Солдаты недовольно роптали, пряча свои трубки-носогрейки, и не столько опасаясь промокнуть сами, сколько беспокоясь о том, чтобы не промокла махорка в заплечных мешках.

Артиллерийский обстрел прекратился, потому что в ненастье нужно было действовать другими приемами. Но впопыхах канониры не взяли с собой всего, что полагалось, а главное – палительные свечи, которые не боялись дождя и использовались вместо фитилей.

Воспользовавшись заминкой, батальоны, не дожидаясь приказа, ринулись к аулу. Граббе видел, что их уже не остановить, и велел командирам вести войска на штурм. Ему и самому не хотелось проводить ночь под проливным дождем. Когда батальоны ворвались в Буртунай, он оказался пуст.

Граббе расположился в уцелевшей и очень уютной сакле на краю аула. От Попова, оставленного с двумя батальонами охранять лагерь, явился насквозь промокший вестовой с донесением, в котором полковник сообщал о прибытии в Гертму 3-го Апшеронского батальона под командой генерал-майора Пантелеева, и испрашивал дальнейших распоряжений командующего.

Распоряжения Граббе отложил до утра. Согревшись вместе с Милютиным и Васильчиковым чаем с ромом, Граббе велел сделать запись в журнал. Раздосадованный тем, что не удалось взять Шамиля, генерал не стал особенно изощряться в преувеличении своих подвигов и лишь слегка их приукрасил, почти по долгу службы:

– Горцы бежали так поспешно, – диктовал он, – что не было возможности их настигнуть. Потеря наша в этом деле была незначительна: всего сорок три человека, в том числе только четверо убитых. Если успех обошелся так дешево, то это должно исключительно приписать смелости и решительности, с которыми произведена была атака сильной неприятельской позиции. Горцы, напротив того, должны были сильно потерпеть от огня нашей артиллерии.

Затем Граббе велел собрать сведения об отличившихся, чтобы представить их к наградам. Отпустив помощников, он устало растянулся на застланной буркой тахте и уставился в потолок. Он смотрел на непонятные надписи на потолочных балках, затейливые узоры на деревянном столбе, который стоял посреди комнаты и поддерживал потолок, как лепные Атланты поддерживали балкон в его доме в Ставрополе, а перед глазами всплывали картины штурма. И Граббе не мог с уверенностью сказать себе, было ли взятие Буртуная победой.

– Откушайте, барин, – предстал перед Граббе верный денщик Иван с подносом, накрытым салфеткой.

– Оставь, – велел Граббе, даже не посмотрев в его сторону.

– Остынет, Павел Христофорович, – уговаривал денщик.

– Почитай, час на ихней печи готовил. И как они их, черти, разжигают, ума не приложу. Да и дрова сырые…

– Потом! – оборвал его Граббе

– Воля ваша, – поклонился Иван.

Положив поднос на низкий столик, денщик достал из кармана новую свечу, поставил ее вместо догоравшего огрызка и ушел.

Граббе лежал, мысленно повторяя слова, которые собирался записать в своем личном дневнике:

«Аул Буртунай, прекрасно обустроенный, большой, как городок, предан солдату и огню. Я ночевал в каменной сакле. Проливной дождь».

О топографе Алексееве все позабыли, но он трудился не покладая рук, и в результате Граббе получил роскошную карту, не только замечательную в военном отношении, но и достойную того, чтобы ее одели в раму и повесили на стену, как произведение живописца. Но теперь она уже была не нужна, и Граббе решил присовокупить ее к победной реляции.

Убедившись, что жители Буртуная удалились на безопасное расстояние, Шамиль повернул свои отряды к хребту Салатау. Аргвани был расположен на другом, южном, склоне хребта, и добраться до него можно было двумя путями. Один вел через высокий перевал Кырк, подъем к которому был открыт, но долог и труден. Другой, тайный, шел через более низкий перевал Мичикал и был короче, но проходил по опасным тропам над пропастью. Шамиль выбрал последний, он спешил, чтобы лучше подготовиться к встрече с Граббе у Аргвани.